Фасолевый лес

Она наклонилась вперед, сложив ладони на бюваре, и я заметила, что ногти у нее в плачевном состоянии. Вполне возможно, она их обкусывает.

– То есть, по вашему мнению, Черепашке со мной будет лучше, чем в детском доме?

– Я в этом никогда и не сомневалась, – отозвалась Синтия.

Я встала, обошла вокруг своего стула и вновь села.

– Простите мне мой французский, но какого же черта вы мне сразу об этом не сказали?

Синтия моргнула золотистыми монетками глаз:

– Я полагала, это должно быть вашим решением.

В конце, уже уходя, я остановилась и вновь подошла к столу Синтии.

– Спасибо.

– Не за что.

– А могу я задать личный вопрос? Это по поводу вашей брошки с камеей.

Синтия удивленно улыбнулась:

– Задавайте.

– Зачем вы покупаете вещи в магазинах Армии спасения? Это из-за зарплаты или потому, что вам нравится рыться в чужих семейных реликвиях?

Синтия вновь улыбнулась:

– Я дипломированный терапевт. Я не отвечаю на такие вопросы.

В приемной я остановилась поболтать с одной из тамошних секретарш, которая спросила, где сегодня моя малышка. Звали ее Джуэл, и я с ней уже несколько раз до этого разговаривала. У нее был сын с дислексией, болезнью, при которой, как она объяснила, люди все видят задом наперед.

– Возьмите, к примеру, американский флаг, – говорила Джуэл. – Он видит его так, словно звезды находятся в правом углу, а не в левом. Но бывают случаи, когда это неважно. Например, ему очень нравится слово «ого», оно пишется и справа налево, и слева направо совершенно одинаково, и он рисует его, где только можно. А еще слово «мам».

Перед самым выходом из здания меня нагнала другая секретарша, которая протянула мне записку, как она сказала, от Синтии. В записке говорилось: «Я оценила вашу деликатность: вы не хотели обсуждать эти вопросы в присутствии Эйприл, и это правильно. Простите, если я была не столь тактична».

Внизу было написано имя: мистер Джонас Уилфорд Армистед, и дан его адрес в Оклахома-Сити. А еще ниже: «Удачи!»

Весь вечер, накормив и уложив детей, я ходила по дому взад и вперед. Я дождаться не могла, когда вернется Лу Энн, но, когда она пришла, мне стало ясно, что пока не хочу ей ничего рассказывать. Я еще не приняла окончательного решения.

– Ради всего святого, – сказала Лу Энн. – Ты меня нервируешь. Либо сядь, либо помой посуду.

И я принялась мыть посуду.

– Что бы там ни было у тебя на уме, надеюсь, все уладится, – сказала наконец Лу Энн и отправилась в гостиную читать.

Она читала роман «Дочь шайеннских ветров», который, как утверждала, нашла в своем шкафчике на фабрике и который никакого отношения не имел к Анхелю и его жизни среди ковбоев в Монтане и Колорадо.

Я отправилась вслед за Лу Энн.

– Ты не злишься? – спросила я. – Из-за того, что я ничего не говорю?

– Да нет.

– Я тебе завтра скажу. Мне нужно еще подумать.

Лу Энн даже не подняла глаз.

– Иди, подумай, – сказала она. – И домой посуду.

Ночью я не спала, стараясь привыкнуть к новым мыслям, которые теперь вертелись в голове. Черепашка перевернулась с бока на живот, а потом – опять на бок. Глаза ее под плотно закрытыми веками шевелились, а иногда она шептала что-то, двигая губами. С кем бы она ни говорила во сне, ему или ей она рассказывала гораздо больше, чем мне. Я бы любые деньги заплатила, только бы попасть в ее сны.

Утром, оставив Черепашку спать, я отправилась на работу, чтобы до конца выверить соосность и отрегулировать вращение колес машины, за которой днем должен был заехать заказчик. На часы я не смотрела, но, видимо, было еще довольно рано, когда я закончила и собралась домой. Мэтти даже еще не спускалась. Я еще поторчала в мастерской, сварила кофе, стерла пыль с полок и перевернула лист календаря (на дворе был уже август, а на календаре – май). Довольно долго я разглядывала ацтека, несущего бессознательную женщину, и думала о той латиноамериканской трагедии, что, вероятно, разыгралась в их жизни. Естественно, мои мысли быстро перескочили на Эстевана и Эсперансу. Хотя, как я прекрасно знала, чаще всего это женщина тащит мужчину через жизненные трагедии. Его самого, охапку детей, да еще и бабулю в придачу.

Наконец спустилась Мэтти. Мы выпили кофе и все обсудили.

Позже я отыскала Лу Энн с детьми в парке. Черепашка с увлечением расчесывала полоску голой земли щеткой для волос, которая, судя по красному цвету, когда-то принадлежала Эдне. Лу Энн на мгновение отложила книгу и вступила в психологическую схватку с Дуайном Реем, который, ухватив что-то в кулачок, на автомате тащил это в рот. Конечно, Лу Энн не могла не выйти победительницей.

– Я сказала – нет! Отдай мне, сейчас же. И где только ты это взял?

И она, разжав сопротивляющиеся пальчики, вытащила из Дуайнова кулачка покрытую землей фиолетовую мармеладку.

– И где он только их находит, Тэйлор? Господи, а что бы было, если бы он ее съел?

Несколько секунд ротик Дуайна изображал букву о, по-прежнему ожидая ощутить сладость мармеладки, после чего горестно скривился и завопил.

– Я знала одну пожилую фермершу, которая говорила, что каждому надо перед смертью съесть пуд земли.

Лу Энн подхватила сына и принялась качать на колене.

– Может, если не торопиться съесть его в первый же год жизни, так и проживешь подольше.

Я села на скамейку.

– Слушай! Я вот что решила. Я собираюсь отвезти Эстевана и Эсперансу в Оклахому, в убежище. И, пока буду там, постараюсь найти родственников Черепашки.

Лу Энн, уставившись на меня, уронила Дуайна себе на колено, так что он даже замолчал от удивления.

– Зачем?

– Я хочу, чтобы они отписали ее мне.

– А если они не захотят? Увидят, какая она стала хорошая, и решат, что она нужна им самим.

– Не думаю.

– А вдруг?

– Черт возьми, Лу Энн, ты до посинения уверяла меня, что я должна действовать, должна надеяться на лучшее и все такое прочее. Я и пытаюсь надеяться на лучшее.

– Прости.

– А какой у меня еще есть выбор? Если я буду просто сидеть сложа руки, ее у меня заберут.

– Я понимаю. Ты права.

– А если родственники захотят ее вернуть, я что-нибудь придумаю. Буду решать проблемы по мере поступления.

– А что, если ты их не найдешь? Прости.

– Найду.

Лу Энн, в совершенно нехарактерной для себя манере, проглядела то важное, о чем я должна была беспокоиться в первую очередь. В течение нескольких последующих дней Мэтти без устали спрашивала меня, знаю ли я, что делаю и чем все это мне грозит. Она сказала, что, если меня поймают, мне влепят пять лет тюрьмы и штраф в две тысячи долларов за каждого нелегала, которому я помогла, причем, в моем случае их двое. По правде говоря, я специально об этом не думала, но Мэтти не унималась: