Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев

Мы довольно точно знаем программу обучения русской знати. Она имела у всех общий характер, свой определенный стиль, в отдельных случаях различаясь только деталями. С большой обстоятельностью эта программа изложена в плане французского профессора д’Ормансона, которого рекомендовали князю Куракину в качестве гувернера для его сына. Всякого рода «упражнения» д’Ормансон предоставляет специальным учителям, а на себя берет, говоря его словами, все, «что касается языков латинскаго и французскаго, древней и новой географии, истории и тех христианских вопросов философии, которые наиболее всего приличны знатному лицу, а также морали, политики и прочих наук, касающихся воспитания…». Князь не должен пугаться столь сложной программы; она может быть выполнена «менее чем в три года», если следовать «той методе, которой пользовались при обучении принцев французскаго королевска-го дома, методе весьма сокращенной и легкой…»^{413}.

Та же, по существу, программа проступает и в известиях об образовании братьев Бестужевых-Рюминых. В 1704 году отец их стольник П. М. Бестужев-Рюмин был послан все в те же «европские христианские государства… для присматривания в тех государствах всяких поведений, как поступают тамошние мастеры церемоний в чинех и действиях в приеме при авдиенциях и конференциях чюжеземских послов, и посланников, и гонцов…»; при отце отправился за границу старший сын Михаил, будущий знаменитый дипломат. В 1708 году был отправлен за границу и младший сын П. М. Бестужева-Рюмина, еще более знаменитый, чем брат, дипломат и великий канцлер в будущем Алексей Петрович.

Вот как описывал Михаил Петрович свое обучение за границей: пятнадцати лет от роду он прибыл в Германию и там был сначала «при дворе прусского короля, в академии: учился французского и немецкого языкам, фехтовать, танцовать, на лошадях ездить…»; после того побывал он «для наук же в Вене у цесарского двора, в Дресне (Дрездене. — А. З.) — у саксонского двора, в Копенгагене — у датского двора и у многих дворов и знатных городах, и в Италии, в Венеции, учился говорить по-итальянски; в Гравен-Гаге, в Амстердаме…»^{414}. Весь курс он прошел в два года. Очевидно, это была особая придворная или «кавалерская» наука, преподававшаяся по той же волшебной методе, о которой говорил д’Ормансон. В ней будущий дипломат оказал несомненные успехи: недаром английский король принял его, к удовольствию Петра, к себе на службу в качестве камер-юнкера, и он в течение четырех лет оставался при английском дворе.

Очень красочную картину содержат в себе письма-донесения из Парижа упоминавшегося выше И. Колушкина князю В. Л. Долгорукову об успехах его племянника Я. А. Долгорукова. В письме от 1 марта 1723 года читаем: «Вашей светлости всепокорно доношу, что князь Яков Александрович в добром здоровье обретается и в добром здоровье к наукам прилежает, а особливо к математике немало профитует. На клавикортах начал учитца у Купре тому уже дней с пятнадцать и принимается очень хорошо. Писмо, которое к вашей светлости ныне посылает, писал сам из своей головы и перфект в нем ничего не поправлял, кроми ортографии…»^{415}.

Следующее письмо дает большие подробности: «В математике, дошед до тригонометрии, начал репетовать старое, понеже он в некоторых препозициях нетверд, а особливо в аритметике. Правда, что князь Яков Александрович в математике хорошо понимает, только иногда что и выучил, позабывает, для того что в учебные дни больше времяни ему на эту науку нет, кроме одного часа в день, в котором мастер у него бывает. А остаточные часы разположены на других мастеров… С Силивестром рисует иногда человеческие и конские фигуры, а иногда и пей-сажи, к чему имеет прежнюю свою охоту. Ныне зачал рисовать сам с обрасца мастерова маленькой пейсаж, которой пошлет к вашей светлости з господином Салтыковым. И из того изволите сами профит ево усмотреть. В танцах подается очонь хорошо, а особливо в театорских. К письму имеет диспозицию немалую и пишет хорошо. Немецкой язык, хотя и неохотно, учит, для того что стиль того языка кажется ему труден, однакож в нем прибывает нарочито. На клавикортах штуки, которые выучил, играет очонь хорошо, только и по сю пору ноты учить не зачинал: сказывает Купрен, что еще есть некоторая трудность в пальцах и зачинать играть с ноты рано. В латинском языке почал было прежде сего нарочито подаватца, а тому уже месяца с три, что, почитай, в одной поре стоит. Одним словом, латинский язык ему трудняе всех ево других наук, ибо он на нем вдвое больше работает, неже [ли] в других науках, только в нем меньше всех профитует…»^{416}.

В Париже же учился на попечении князя Б. И. Куракина сын будущего фельдмаршала М. М. Голицына Петр Михайлович. Из его письма к Б. И. Куракину видно, что он изучал между прочим фехтование и верховую езду, — эти «науки» входили в программу, но гораздо более, по-видимому, он увлекался музыкой, что уже не вызывает сочувствия у его патрона: «Изволили вы ко мне писать, чтоб оставить мастера музыки и учиться на шпагах, — писал он Куракину. — И я всепокорно прошу моего государя, чтоб онаго мастера у меня оставить, для того что у меня только всего и веселья и забавы в Париже»^{417}. Можно думать по этому примеру, что у младшего поколения образовалось более тонкое восприятие европейской культуры.

3

Стремление к западной науке уже при Петре I вышло за пределы тесного круга придворной знати в широкую среду дворянского и частью разночинного населения.

Перед нами — обширная группа искателей западного образования, выступление которой в этом качестве является совершенной неожиданностью: это — подьячие разных московских приказов и главным образом Посольского приказа, отличавшегося вообще более высоким интеллектуальным уровнем своего состава. Источник, из которого мы знаем о них, — по преимуществу поданные ими царю челобитные. Одни сами хотели быть посланными «в европские страны», другие хлопотали за своих сыновей. Подьячий Иван Леонтьев, побывав в Голландии при после Матвееве и вернувшись, просил царя отпустить его «для наук инженерству и французскаго языка в Париж, коих я всесердечно желаю обучиться…»^{418}. Степан Пучков хотел вместе с другими подьячими ехать в Кенигсберг и так мотивировал свое желание: «А я, раб ваш, науки латинского языка по возможности принял, а немецкого обучаюсь; но токмо той науки за скудостью моею докончать здесь не могу, а в Кенигсберху для оного учения желание мое есть»^{419}.

Поднимемся на одну ступень по социальной лестнице выше. Вот дьяк Посольского приказа Иван Волков, «из дворян». В свое время он был на государевой службе в Голландии при А. А. Матвееве. Три его сына, благодаря хлопотам отца, учились за границей. Старший из сыновей, Григорий, был «отпущен во Италию для докторского учения», а позднее мы его находим в Риме, где он изучал философию и куда был устроен, по-видимому, знакомым нам князем Куракиным. Последнему он писал, благодаря за оказанную ему «милость»: «…по многопремудрому вашему строению, до сего времяни у наук пребываю и за помощью Божиею уже год, яко учусь философии на латинском языке, и впредь еще до скончания всех школ подобает мне в Риме пять лет»^{420}. Впоследствии Григорий Волков был секретарем русского посольства в Париже.

Не меньший результат принесли хлопоты за своих сыновей и другого дьяка Василия Постникова, происходившего, так же как и Волков, из дворян. У него было два сына, и оба — Петры. Еще в 1692 году старший, бывший тогда в чине стряпчего, «по челобитью» отца был послан «для совершенной дохтурской науки в Венецию в Потавскую (в Падуанскую. — А. З.) академию»^{421}. Через три года он писал Петру I: «…рабски доношю вашему священному величеству, сколько еще, надежда-государь мой премилостивейший, изволишь указать мне, холопу своему, побыть в иноземских государствах для большего совершения во врачестве и для изучения аглинскаго и галанскаго языков.

Есть ли удебно будет вашему царскому величеству, — уповаю бо на милость Божию, что сверх дохтурства услужю тебе, государю моему премилостивейшему, языками: греческим — книжным и простым, латинским, италианским, францужским. И есть ли побуду здесь (письмо пишется из Амстердама. — А. З.) с год или больши — аглинским и галанским. Сего ради ожидаю указу вашего монаршескаго всем, и по сем указе, аще Бог даст, поехать из Галандии в Англию в преславную академию, называемую Оксфортскую…»^{422}.

В 1696 году Постников получил диплом доктора философии и медицины в Падуанском университете. Из него вышел широко образованный человек, по отзыву А. А. Матвеева, «муж умный и дела европского и пользы государевой сведомый и в языках ученый»^{423}. Несколько позднее европейскую школу прошел и Петр Меньшой Постников. Согласно приказной записи он был «отпущен с Москвы во европские государства» в 1702 году и тоже — по челобитью отца «для совершенного свободного учения латинского, немецкого и французского языков…»^{424}. Учился он в Париже в течение семи лет у профессора Лионьера, который обучал и сыновей графа Г. И. Головкина. По словам профессора, Петр Меньшой изучал под его руководством «языки латинский и французский, эпистолярный стиль, глобус, географию, риторику, политику всех государей Европы и философию». Он уехал из Парижа, не расплатившись со своим учителем, и этому обстоятельству мы обязаны тем, что знаем программу его образования от самого профессора, написавшего о неблагодарном своем ученике канцлеру Головкину^{425}.