Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев
Шрифт:
Ввиду отказа союзников принять русские войска их содержание опять падало на Польшу. «Мы никому ничем не виноваты, а нас обижают, — писал Шереметеву подскарбий коронный Пре-бендовский, — будто где забор низкой, то всякой может чрез то преступати… и в Польском государстве так поступали, будто в проходящих палатах»{346}.
Энергично настаивал на очищении русскими войсками польской территории и король. Но постепенно дело о размещении русских войск уладилось. Помогло внезапно возникшее у прусского короля Вильгельма желание отнять у шведов Висмар и при этом «все действия» против Висмара, по выражению канцлера Г. И. Головкина, «на наших навалить». Вильгельм вдруг не только согласился принять на себя содержание 15 батальонов пехоты и 1000 драгун, но и обнаружил чрезвычайную предупредительность по отношению к фельдмаршалу, предлагая, например, ему «свободу» охотиться
Для Петра второстепенное значение имел вопрос, как его союзники распределят между собой шведские владения в Северной Германии и кто из них больше выиграет, хотя его личные симпатии и начинали заметно склоняться на сторону прусского короля. Царю прежде всего было важно, чтобы союзники не бездействовали и чтобы Швеция понимала: за ними стоит Россия.
18 февраля 1716 года Шереметев переехал в Данциг, куда через месяц прибыл и Петр. Борис Петрович ждал царя в большом смущении. Петр был недоволен фельдмаршалом. С конца декабря 1715 года он перестал лично писать ему и все распоряжения передавал через В. В. Долгорукова и министров.
Прекращение личной переписки было действительно признаком сильного гнева Петра и приводило в отчаяние его сотрудников. Подвергшийся в этой форме неудовольствию Петра много раньше описываемых событий князь Г. Ф. Долгоруков в таких словах выражал свое душевное состояние в письме к Ф. А. Головину: «Воистино, когда сие писал, от великих слез с трудом бумагу видел. Может, меня Бог от того мнения избавит… токмо терпеть навозможно: чаю, от такой безмерной печали в током злом отлучении скора дойтить смерти»{348}. Сенатор П. М. Апраксин при аналогичных обстоятельствах поражен был параличом{349}. Приблизительно так же чувствовал себя теперь и Борис Петрович: «Пожалуй, государь мой, — обращался он к тайному кабинет-секретарю Петра А. В. Макарову, — уведоми меня, нет ли вящаго на меня гневу его величества, а я от печали своей — уже одна нога моя в гробу стоит и болезнь моя умножается, а паче же безпамятство великое пришло». Он не знал, как и встречать ему ожидаемого в Данциге царя, и просил Макарова «научить» его: «Велеть ли мне себя, больного, вывезти навстречу или ожидать указу»{350}.
По приезду Петра произошло устное объяснение. Тут выяснилась главная причина недовольства царя. Фельдмаршал отправился в Померанию, как и в другие походы, со «своим домом», то есть с большим обозом, занимавшим собой огромное количество лошадей. Хотя состоявший при датском дворе послом князь В. Л. Долгоруков предупреждал его — правда, несколько запоздало, — что «зело великий» багаж при множестве людей и лошадей может «великие офицером причинить убытки…», так как союзники будут давать провиант и фураж по своим штатам, «а здесь у лутчаго фелтьмаршала… больше 40 или 50 лошадей нет»{351}.
Великие «убытки» грозили и Шереметеву, у которого одних лошадей было до 300. Деваться было некуда, и фельдмаршалу пришлось прибегнуть к сборам с населения. Таким образом, по его словам, сверх положенных ему 200 порционов, он «для своего собственнаго пропитания и всего дома своего на кухню и на всякие нужды… собрал чрез всю бытность в Польше с квартир по доброй воле и согласно с обывателями, а не иными какими своими нападками 8600 курантталеров»; кроме того, принял в подарок цуг лошадей и коляску от воеводы познаньского да лошадь с седлом — от его брата, хотя «и я их по своей возможности дарил же»{352}, — объяснял эти подарки Шереметев. «Добрая воля» населения, вероятно, вызывала у Петра сомнения, а подарки скорее всего означали, что дававшие их владельцы имений освобождались таким способом от участия в снабжении провиантом. Во всяком случае, Петр не был удовлетворен объяснениями. И хотя после того он стал писать фельдмаршалу, тот чувствовал, что царь продолжает сердиться.
В Данциге был решен вопрос о свадьбе герцога Мекленбургского с племянницей царя Екатериной Ивановной. При помощи этого брачного союза Петр надеялся сделать Мекленбург опорным пунктом России в Северной Германии. В частности, здесь предполагалось разместить те русские войска, которым не находилось места у союзников. Отсюда также можно было оказывать давление на Данциг, который еще в 1713 году обязался прекратить торговлю со шведами и выставить против них четыре капера, но не только ни того, ни другого не сделал, но теперь в резкой форме отказался выполнять свои обязательства. Уезжая, царь поручил Шереметеву «принудить» город к выполнению своих требований всякими мерами: «Я подлинно, — писал он фельдмаршалу, — от сей правой претензии не отстану,
и сей город, ежели не склонится, чрез пургацию вылечим, для чего уже привезены пилюли сюда». Под пилюлями подразумевалась артиллерия{353}.После отъезда Петра Шереметев занялся исполнением возложенных на него поручений. Покинув Данциг, он объявил его неприятельским городом. Но тут фельдмаршала сразила болезнь. «Не могу с постели встать, — извещал он Петра из местечка Пилы, — и как прежняя болезнь была, так и ныне гортанью кровь идет, в чем я прошу вашего царского величества милостиваго уважения…». Впрочем, тут же он обещал «неотлагательно» поехать к войскам…{354}
В декабре 1716 года, согласно указу Петра, Шереметев предложил герцогу Мекленбургскому расположить четыре русских полка в мекленбургских городах. Так как по заключенному с царем договору герцог обязался только пропускать русские войска через свои владения и строить магазины, то он имел право в этом отказать, что и сделал. Кончилось, однако, дело тем, что фельдмаршал «с господами генералитетом… в консилии положили — четыре полка для лучшаго содержания на порционы в городы ввесть…»{355}, и герцогу волей-неволей пришлось с этим согласиться.
Главной задачей фельдмаршала в это время была подготовка десанта в Швецию. Высадку на полуостров Сконе Петр считал лучшим средством принудить Швецию к миру и употреблял все усилия, чтобы привлечь к этой операции своих союзников, особенно датского короля, а также короля английского, считая, что без содействия английского флота высадка будет делом рискованным. Но союзники, в особенности англичане, выставляли непременным условием своего участия в десанте требование о выводе русских войск из Мекленбурга: они едва ли не больше, чем шведской опасности, боялись, что Россия прочно обоснуется в пределах Северной Германии. При датском и английском дворах высказывались подозрения насчет истинных намерений Петра, и дело тормозилось. В сентябре консилия предложила отложить высадку до будущего года. Петр неохотно с этим согласился. Правда, и в следующем году ничего не изменилось, причем самую активную роль в противодействии планам России играл английский король, в отношении которого В. Л. Долгоруков заметил, что он «безо всякого для себя убытку хочет быть господином Северной войны и мира…»{356}.
Наступившим затишьем в войне Шереметев думал воспользоваться, чтобы съездить в Москву, и просил царя об отпуске. Не получив ответа, он обратился к кабинет-секретарю Макарову, подробно изложив обстоятельства, вынуждавшие его добиваться отпуска. Получилась яркая картина душевного состояния пожилого фельдмаршала и его семейных дел. Он писал, что для него приближается время «отходить сего маловременнаго веку»; ввиду этого он заблаговременно хотел бы устроить свои семейные и хозяйственные дела: «…сколько лет не знаю, что в домишке моем, как поводится и в деревнях, чтоб я мог осмотреть и управить»; а «управивши» дела в Москве, он должен озаботиться и устройством «домишка», где ему «жить и умирать в царствующем граде Петере»{357}.
Но просьба осталась без удовлетворения. Вместо отпуска фельдмаршалу пришлось выступить в поход. Под давлением союзников, настаивавших на удалении русских войск из Мекленбурга, Петр указом от 22 января 1717 года приказал ему идти в «польские границы». Вынужденно согласившись с мнением консилии, он считал Шереметева едва ли не противником десанта: «Понеже, — писал он с явной досадой, — от вас и некоторых генералов удержан и отставлен, от чего какие худые следования ныне происходят: английский — тот не думает, а датчане ничего без него не смеют, и тако со стыдом домой пойдем». А между тем, «…ежели б десант был, уже бы мир был, а ныне все вашими советами опровержено, и война в даль пошла»{358}. И это при том, что Шереметев, а вероятно, и весь генералитет высказались о целесообразности десанта, то есть все дело было не в них, а в английской политике. Охлаждение между Петром и союзниками было настолько велико, что само по себе, помимо других осложнявших вопрос обстоятельств, сделало десант неосуществимым.
Поход в Померанию близился к концу. Шереметев, выйдя в «польские границы», простоял здесь несколько месяцев в ожидании дальнейших распоряжений, и ему пришлось снова выдерживать ожесточенные протесты поляков. «Поляки, — писал ему князь Г. Ф. Долгоруков, — превеликую злобу и нарекание на войски наши имеют. А ныне и наипаче новой ваш збор в провиянте… оных побуждает и в великую приходят десперацию, что, приходя ко мне, непрестанно жалобы приносят… отчего я, как могу, выговариваю, и уже не знаю, как выговариваться»{359}. Наконец, после нескольких указов, выражавших колебания Петра, фельдмаршал получил указ от 29 октября 1717 года, предписывавший ему возвращение в Россию.