Фотографирование осени

оставляет в кружке. Он спросил: это кто не допил? Ну, не я же,

— сказала я. И ушла в школу. Это было зря, надо было просто

взять и вымыть эту кружку, так я уже делала, но не в этот раз,

потому что я разозлилась на брата, что он не подождал и не хо-

чет мириться. Тем более — ну и что, даже если наврал, я его

уже простила, он мне твёрдо пообещал, что после ни с одной

девчонкой такого себе не позволит, даже если произойдёт чу-

до, и он поправится, и тогда тем более так не сделает. И Зойка

тоже не будет с Башганом, а будет только с Длинным — она

мне открылась, когда они приходили. Правда, я не спросила, а

что будет потом, как такое спрашивать?

Вечером это продолжилось, то есть, после школы я зашла

к себе в комнату и поняла, что тут уже побывал отчим. Он ино-

гда делает такую вещь — заходит к нам, смотрит, прибрано ли.

Если ему не нравится, например, на столе бардак, он берёт и

смахивает всё со стола на пол, у меня так однажды испортился

будильник. И в этот раз на полу лежали мои тетрадки, книжки

и недовязанный шарф вместе со спицами, клубок раскатился

по всему полу. Ещё ему не понравилось, что одежда висела на

спинке стула, он и её кинул на пол, стул тоже перевернулся. Я

быстро всё подняла и пошла к Башгану в комнату, там было то

же самое, хотела прибрать и у него, но тут вошёл отчим и от-

правил меня огребать снег у крыльца, чистить дорожку до ка-

литки. Пока я чистила, пришёл Башган, я хотела сказать ему,

что делается у него в комнате, и что отчим злой, но не успела,

он начал мне говорить про поддельную справку Длинного. Мне

было всё равно, я говорила ему: подожди! Помолчи! Помолчи!

Но он всё говорил и говорил. Я разозлилась и сказала, что я то-

гда сейчас вообще уйду, раз он ничего не понимает, и тут он

наконец-то замолчал. Я стала говорить про комнату и про от-

чима, а брат молчал и смотрел на меня большими глазами, он в

этот же вечер позже ещё смотрел так же, но это было потом, а

сейчас оказалось, что за спиной у меня стоял отчим и всё слы-

шал, вот Башган и пытался как-то остановить меня, чтобы я

замолчала. Отчим нам велел быстро идти домой, обоим, а сам

отправился в садик за Мелким. Не поймёшь, хорошо это или

плохо. Но настроение у нас всё равно было дурацкое, дома мы

поругались и даже подрались. Я много раз говорила своему

брату, что убегу из дома, больно надо терпеть эту ругань, и

правильно, что я не прибралась у него в комнате и не вымыла

его кружку. На этом я оделась и ушла.

Куда мне было идти? На нашей улице уже несколько лет

не горит фонарь, хорошо, лежал снег. Хотя заблудиться негде:

всего два направления — туда или сюда. Ещё никогда не за-

блудишься, если идти вдоль реки. В реке есть рыба и вода — не

помрёшь с голоду. Но к реке добираться не было смысла, пото-

му что это далеко, на улице темно, и у меня всё равно нет ни

удочки, ни топора, чтобы рубить проруби и рыбачить. Если

пойти на железную дорогу, тоже никогда не заблудишься. Там

светло, там можно сесть в какой-нибудь поезд. Вот почему я

туда двинула. На дальнем пути стоял товарняк, плюс ещё надо

было незаметно пройти мимо локомотива. Но тут, можно ска-

зать, дорога хоженая, у нас многие так таскают уголь для печек,

хотя железнодорожникам его всё равно продают дешевле. Это

как раз оказался состав с углём, южного направления, так что

мне повезло в кавычках — сто процентов буду грязной. Хоро-

шо, в поезде были вагоны с тяжёлой техникой, только непо-

нятно, зачем на юге тяжёлая техника, там земля мягкая, лопа-

тами можно перекидать. А уж уголь им тем более никому не

нужен, и без него тепло.

Правда, в ковш ближайшего экскаватора я забраться не

успела, в нём уже спал Длинный, как странно. Я хотела сказать

ему, чтобы двигался, всё же вдвоём в ковше теплее, но испуга-

лась, что он умер тут от своей болезни, он же сказал, что теперь

может спокойно умереть, а сюда пришёл, чтобы никто не видел

его последних минут, гордый. Может быть, надо было просто

уйти, не знаю, но я решила пощупать у него пульс. Он прямо

подпрыгнул в ковше! Полностью, всем телом! Посмотрел ди-

ким взглядом. Оказалось, жив. Я его спросила, что он тут лежит,

что — умирать пришёл? Но он просто лежал и продолжал

смотреть на меня, молча. Не говорил ничего, ни зачем лежит,

ни где Зойка, ни куда собрался, какой-то он был странный, всю

жизнь. Вдруг начал реветь, натуральными слезами ревёт и ле-

жит в ковше. Я стала тянуть его оттуда, из ковша, но очень сла-

бо, всё боялась сломать, кто его знает, может, у него от костей

уже одно название осталось. Я тянула, а он ревел, так я всё и

узнала, так он мне всё и рассказал. И про поддельную справку,

и про то, что пил с Виолеттой, которая выдаёт справки в госпи-

тале. Он не то чтобы в армию не хотел, ему не хотелось с Зой-

кой расставаться, вот и всё, вот и ответ. А теперь собрался бе-

жать, чтобы у Зойки навсегда сохранилось о нём хорошее мне-

ние, но теперь уж пусть как-то остаётся нормальным, теперь

они не расстанутся, потому что, во-первых, у него всё же кое-

что нашли, не такое смертельное, но тем не менее, больше бы

ещё лежал в ковше зимой. Постепенно он успокоился, и мы по-

шли навстречу судьбе. На угольной тропинке мы встретили

Башгана, он шёл по моим следам. Брат издалека начал кричать

Длинному, чтобы отошёл от меня. Но я наврала ему, что Длин-