Фрейлина
Шрифт:
Твердой гарантии того, что он пройдет для меня без позорных эксцессов, больше не было.
Дергалась я не совсем и зря — рисков мне и так доставало, а высшее общество не прощает ошибок. Здесь правят условности и понятие «приличий». Знати прощались вещи многие и даже страшные, было и убийство в спину (на царской охоте), но стоило в малом нарушить приличия на глазах этого самого общества… Или условности, как тот несчастный камергер…
И не только это не давало уснуть почти до утра.
До этого я, наверное, не так и сильно прониклась Ольгиной бедой. Вину за свое молчание чувствовала, но это и все. Сама на волоске висела,
И уговорила, настроившись на собственное выживание. Но сейчас… с какого меня так пробило сейчас?
Чувствуя себя беспомощной, я понимала — то, что случится уже завтра, ужасно. Нет — чудовищно!
В православии нет понятия «белый» брак, даже если супруги отказываются от сексуальных отношений преследуя какие-то высокие духовные цели. Ищите, ребята, другие способы! Сказанное когда-то «плодитесь и размножайтесь» — не об этом. Брак по определению союз людей, работающих над произведением потомства. И даже если его нет по какой-то причине, то заповеди «не возжелай других и не прелюбодействуй» никто не отменял. А неспособность к супружеской жизни является одним из серьезных поводов для церковного развода. И всегда была.
Но церковь, это институт, тесно взаимодействующий с государством, и служат в ней простые люди, часто еще и не самые рьяные подвижники веры.
Тот же приятный во всех отношениях отец Николай — старый, мудрый, добрый духовник царской семьи. Отлично он знал, что в православии запрещены родственные браки ближе седьмой степени родства. Ольга и Карл — троюродные, а это шестая степень. Но глаза на это закрыл. Как часто было и до Ольгиной истории и будет после — с тех пор, как на российский престол сели немцы. Приняв православие, они так и не отказались от некоторых лютеранских привычек.
И, кажется, ладно бы… В этом уродливом союзе хоть генетических сдвигов у детей не нарисуется. Но Ольга! Что он ей предложит — дружбу? Благотворительность? Свое внимание? Но это потом уже, в Вюртемберге. Здесь она так ничего и не поняла, скорее всего…
Наверняка ведь ее готовили к первой ночи и, скорее всего, тоже сказали, что муж жену «естествует». Ну и как он преподнесет это понятие? Осторожные обнимашки, нежные поцелуи в щечку, тяжелая мужская рука на талии, как апогей всего? На наивности девицы, понятия не имеющей, что там в штанах у мужчин, протянуть так два месяца — не вопрос.
На искренней доверчивости и духовной чистоте, святой вере в лучшее и своего мужчину, в саму любовь…
Промучившись полночи, я решила не думать, вот просто не думать об этом!
Утром меня растолкала Ирма и выглядела я гадко: покрасневшие белки глаз, бледность… слабость, разбитость.
Хорошо еще, в церковь с Ольгой утром ходили «штатные», а то поспала бы на пару часов меньше.
Сразу после завтрака из молочной каши и вареного яйца горничная взяла меня в оборот. Какое-то время я пролежала с кашкой из испитого чая на веках, уснула… потом она все это смыла, а лицо «охлопала» ладонями и пальцами, убирая отеки. Массаж помог или дополнительный сон с едой, но я потихоньку розовела. Дальше на мордень мне наложили ту самую пудру — жидкую субстанцию с легким оттенком перламутра.
Дамы здесь не красились, декоративной косметикой не
пользовались. Рисовая пудра — максимум и еще крема, но это уходовая косметика. Институтские девицы даже умывались мылом без запаха — считалось, что кожа молодой женщины должна источать естественный свежий аромат.При дворе мыло благоухало цветами и пряностями, но это и все. Ольга, например, даже духами не пользовалась. Старшие дамы не отказывали себе и от них веяло цветочными ароматами. И вот, оказывается, была еще пудра. Жидкая. Скорее всего, для таких вот особых случаев — «дабы поражать красотой русских дворянок» всех и вся.
Демонстрируя сноровку в этом деле, Ирма нанесла субстанцию широкой плоской кисточкой, тончайшим слоем. Пудра практически мгновенно застыла на лице, не стягивая кожу и неожиданно придав ей сказочно-нежный оттенок.
Потом горничная долго расчесывала мои волосы и плела косу, как и велела Елизавета Якобовна — слабенько. Получилась она в руку толщиной, в готовом виде почти доходила до поясницы. Без посторонней помощи справляться с такой длиной было нереально.
Потом настала очередь чулок и подвязок. Еще раньше по моей просьбе она сделала на чулках широкие петельки. В них мы продернули ленточки, привязав к еще одной, крепко завязанной на талии. Теперь чулок не сползет, хоть в этом опозориться я не должна.
Жемчуга, упомянутые маменькой, оказались одной ниткой под самое горло. Бусинки были белыми, ровными и скромными по размеру. Намного дороже смотрелись серьги с несколькими жемчужинами на каждой и золотыми завитками между.
Когда я была полностью одета наконец, времени оставалось еще около часа. Идти до Большого всего ничего — несколько десятков метров. И я попросила Ирму дать мне немного времени побыть в ее комнате, одной. Без проблем — она сразу вышла, а я огляделась…
Здесь свободного от мебели места было чуть больше, и я сделала несколько па… на раз-два-три. Покрутилась, вальсируя, сделала это чуть смелее, еще смелее. Юбки двигаться не мешали, шлейф я придерживала. Вывод: если что, с ногами как-нибудь справлюсь — не забылось и в ритм вальса тоже попаду — музыкальный слух у меня всегда был. А вот руки… же ж.
Легко танцевать, держась за мужское плечо и ладонь. Здесь же придется одной рукой придерживать трен, второй только слегка касаясь эполета или ткани сюртука — без разницы. Все равно быть серьезной опорой это не могло. Безопасность зависела от надежности поддержки партнера. А держал он, между прочим, на пионерском расстоянии еще и одной рукой. Вторую они убирали за спину, положив на поясницу.
Красиво это смотрелось, безусловно, но рухнуть — нечего делать… крыло меня паникой. Пока на ровном месте, ну, а вдруг? Так-то почти нормальное для меня здесь состояние. Раньше психика не была настолько издерганной.
Когда подошло время, Ирма перекрестила меня. И с какого-то… такого, мне показалось, что этого мало. Тянуло на слезы со страху, хотелось остаться и никуда не ходить. И я обняла ее, чмокнула в щеку, прижалась. Попросила:
— Благослови меня в голос, пожалуйста.
— Господь с вами, барышня, — гладила она меня по спине, — идите с Богом, пора уже.
В той жизни я водила машину. Грамотно, спокойно, уверенно. Кто-то торопился, играл в шашечки, бесился, сигналил… а я плевала на их нервы с высокой колокольни. Так что — не возьму себя в руки сейчас, не справлюсь? Не способна действовать с холодной головой?..