Фрейлина

— Чуть позже, — и Львов замолчал совсем. Жаль. Хотя… мы уже подошли к Капелле, может поэтому.

— А я с непокрытой головой, Алексей Федорович, — напомнила я.

— Сейчас… что-нибудь придумаю, — кивнул он, уходя в раскрытые настежь врата храма.

Я осмотрелась. Здесь, ниже по склону, было еще прохладнее. Крупные капли укрыли траву плотным сизым налетом, еще даже не собирались сохнуть. Хоть раздевайся да купайся в ней — такая роса. В язычестве, кажется, был такой обычай. Или обряд.

Из-за поворота наверху показалась группа людей — к нам спускалась Ольга с сопровождающими, и многими. Когда толпа подошла ближе, я рассмотрела в ней и Константина, кстати. И еще трех мужчин в женском цветнике — одного величественного и в возрасте, подростка и еще одного, опять же — очень красивого молодого мужчину в штатском. Да что за звездопад у них тут?

Вздрогнула, почувствовав, как Львов набросил мне что-то на плечи.

— Держите, покройтесь этим.

— Спасибо, — быстро пряталась я в роскошный павловопосадский платок, — а… вы не знаете, кто тот молодой мужчина в штатском платье? Он женат? — вырвалось против воли. Сдуру! Неконтролируемо.

— Таи-исия Алексеевна… — прозвучало с укоризной.

— А вы, Алексей Федорович — женаты? — быстро исправилась я.

— Нет, определенно — я рад нашему знакомству, — смеялся опять Львов, раскланиваясь потом с дамами и здороваясь за руку с мужчинами. Демонстративно назвал по имени того, о ком я спрашивала — Владимиром Алексеевичем, шепнув мне потом с видом заговорщика:

— Помолвлен. Гофмаршал Ольги Николаевны граф Бобринский давно уже помолвлен.

— И ладно, счастья ему тогда, — не сходила с моих губ улыбка. Здорово же? Мы помирились.

Службу мы с ним отстояли почти у входа — небольшая Капелла была семейной церковью, не рассчитанной на такой наплыв.

На клиросе пел свой, петергофский хор, давно уже получивший статус придворного. И пели они, конечно, удивительно… Юные мальчики в большинстве, хотя были здесь и бородатые басы — набирали певчих из мастеровых дворцового управления и их детей. Хор мужской, что и кстати — соображала я. «Мой» романс в подходящем мужском голосе будет самое то.

К причастию пошли почти все, Львов в том числе. Жаль, я не готовилась.

После службы церковь быстро опустела, остались только мы и клир. Местные служащие спокойно убрали столик для святой воды, посуду и натекший на золоченые подсвечники пахучий свечной воск.

— Прошу, — широко взмахнул рукой Львов, приглашая.

— Новое дарование никак? — приветливо поинтересовался священник. Благообразный, с окладистой седой бородой, как и положено, и выцветшими уже от старости глазами.

— А вот сейчас и выясним это, Николай Васильевич, — почему-то обратился к нему Львов по имени-отчеству.

— Благословите, отец Николай.

Перекрестив меня, батюшка кивнул: — С Богом!

— Я не напрашивалась, если что, — бормотала я, направляясь к клиросу, — а по настоятельной просьбе здесь присутствующих.

— Можно распевку, чтобы приноровиться к здешнему звучанию, Таисия Алексеевна. Вы не возражаете, отец протоиерей?

— Как смею? Голос Богом даден. Приступайте.

Что в Капелле изумительная акустика, я знала всегда, а сегодня еще и убедилась в этом. Но в пустом помещении она чувствовалась совсем хрустальной, хрупкой и особенно чувствительной. Здесь даже шепот звучал.

— О-о, а-а-а… — осторожно протянула я, пробуя свой голос «на вкус». Откашлялась и сделала громче: А-а-а-а!..

— А теперь ваше виденье правильного церковного пения, будьте добры, — напомнил Львов. Злопамятный дядька.

Я взглянула на улыбчивого священника и улыбнулась в ответ. На сердце было легко. Сейчас я особенно ясно осознавала, какое это великое счастье — уметь петь. Не в практичном плане, а как возможность в разы ярче передать то, что чувствуешь. Великое наслаждение не только слушать, но и самой исполнять.

Там у меня была недорогая машина, но на аудиосистему денег я не пожалела. И был тот самый диск — с записью выступления хора Оптиной пустыни. У них много хоровых концертов, но здесь в основном пел молодой парень, хор давал только фон — так… мычал потихоньку на разные лады. Что мужской голос был красивым — понятно, но главное, это потрясающая аранжировка — не заунывные молитвы, а буквально славянские напевы. Весенний Лель — вот кого я слышала в той же «Богородице…» А еще он улыбался. Пел и улыбался — это чувствовалось.

Я сотню раз, наверное, прослушала в дороге этот концерт — во-первых красиво, во-вторых — оберег, в-третьих — не надоедает, а еще не дает уснуть, в отличие от любой другой музыкалки. Мелодично и негромко, а на сон не тянет, что важно для трассы.

Вдохнула, выдохнула… а-а-а — помоги, Господи!

— Богородице-дево, ра-адуйся-я… — легким мотыльком запорхал под куполом храма ясный, как солнышко, славянский напев. И будто даже поднимал, тянул за собой наверх за душу — туда, где только и радость, где свет извечный. Я улыбалась! Понимала сейчас того парня — просто нельзя иначе.

Таечка… дай Бог тебе там — в другом мире или времени! Будь счастлива, будь любима — сдавило таки под конец горло.

— Ну, ну… — бормотал священник, — это что еще такое?

— Из-звините, — доставала я платочек.

— А… а вот, Алексей Федорович! — протянул священник, всем телом разворачиваясь ко Львову.

— Да. Да… пожалуй тенор, молодой мужской тенор, как вы считаете?

— А это уж вы сами, дражайший, — улыбался батюшка, — а мы послушаем. Свежим подуло, не находите? Голубушка, как вам в голову-то пришло? Этого же никто не примет.

— И не надо, — согласилась я, поправляя платок: — А как же романс? Здесь разрешается петь мирское?

— Вот это место… и тут тоже, — ткнул в листок Львов, поднеся его к моему носу.

Священник два раза тихонько хлопнул в ладоши и плавно вскинул руку, как дирижер. Взмахнул ею, отпуская на свободу мой голос…

— Спокойной ночи, господа, спокойной ночи,

Ваш день прошел, а ночь колдует и пророчит

Ночные сказки, отголоски дней минувших.

Спокойной ночи, добрых снов для всех уснувших…