Ганфайтер. Огонь на поражение

Прикинув, что идти еще час, не меньше, Тимофей сказал:

— Станислас, рассказали бы что-нибудь…

— Что-нибудь? — донесся из селектора голос сегундо. — Это что?

— Ну-у… Не знаю. Интересненькое что-нибудь. Вы же воевали?

— А как же… Слушай, Сихали, ты долго еще будешь меня на «вы» называть? Я в старперы не записывался, понял?

— Понял. Проникся. Исправился.

— То-то. Интересненькое им… Хе! С войны… — Боровиц помолчал и сказал другим голосом: — Самое интересненькое после победы началось — я перестал понимать, за что воевал и зачем. Это сейчас все просто. Вон, детишки зубрят параграфы по истории: добрые дяди президенты накормили голодных, поселили бездомных, одели голых — короче, осчастливили всех. Тотальное изобилие! Всеобщее благоденствие! Массы, освобожденные от труда, выходят на праздничные демонстрации, плавно переходящие в карнавал и сатурналии… А «золотые», эти враги нетрудового народа, якобы были против! Они хотели вернуть рынок, бизнес, куплю-продажу и чтобы одни от миллиардов лопались, а другие дохли от нищеты. Якобы. Кто добровольцем уходил в «Золотую гвардию»? Гангстеры-мафиози, чиновники-взяточники, олигархи-капиталисты. Так в учебнике написано!

А вот я другое видел. «Золотые» мёрзли в тундре, сходили с ума от мошки, мокли, болели, дохли, жрали одну интегропищу — для чего?! Чтобы лавки-базары вернуть? Чтобы снова взятки хапать? Лохов разводить и рэкетом баловаться?

— В учебниках выделено жирным шрифтом: чтобы остановить прогресс, — медленно проговорил Тимофей.

— Прогресс?! Это ТОЗО — прогресс? А ты знаешь, чем сейчас Афросоюз зарабатывает? Хантингом! Миллионы парней, одуревших от безделья, рвутся в саванну, чтобы толпой поохотиться на слонов и прочих антилоп. Это хантинг — прогресс? Мы тут Дикий Запад развели, а они там, в Африке своей, вообще до пещер скатились! А легализованная проституция? Все эти суперлупанары и бюро обслуживания? А гладиаторские бои? Ни хрена себе прогресс! Правильно мне один золотогвардеец говорил — устроят политики всемирную халяву, и выродится человечество к хренам собачьим! Вот они чего не хотели! А мне каково теперь, героическому защитнику Большой Кормушки?

Выговорившись, Боровиц смолк. Засопел смущенно.

— Думаете, легко мне Ханькины выходки терпеть? — Голос Станисласа передавал хмурость и неловкость. — Страха во мне нет, я свое отбоялся. Жалко мне ее. Прошелся по ней этот хренов прогресс так, что места живого не осталось. Сын у Ханьки есть, от первого брака еще, Пьер. Спился совершенно, говорящим животным стал, тупым пожирателем пойла и корма. Дегенерат полнейший, даже к сексу его не влечёт…

Ханька плачет по ночам, всё надеется, что у Пьера в башке просветлеет, что он снова очеловечится. Раньшето он нормальным парнем был, хоть и раздавахой — жил нараспашку, для друзей на всё готов… Эх-хе-хехе… Иногда она меня до того выводит, что я на всё плюнуть готов и уйти! А подостыну, и опять мне ее жалко… Как я эту дуру несчастную брошу? — Посопев в микрофон, сегундо сказал деловито: — Ни фига не видать. Назер бы сюда, локатор этот… нейро… нейтри… Ну, этот, что всё насквозь!

— Стан, — спросил Браун вкрадчиво, — а скажите… скажи мне, какова температура первичной рекристаллизации стандартного отражателя?

— Сто пятьдесят тысяч, плюс-минус три тысячи градусов. Ах, ты…

— И чего ж вы… ты… все деревней прикидываешься? Ты ж наверняка кончал Высшую школу космогации. Штурманский сектор небось? Или инженерный? В любом случае, такой предмет, как «Структура отражающих слоёв», был для вас… для тебя профильным.

Харин коротко хохотнул.

— Ладно, ладно тебе! — сердито сказал Боровиц. — Раскусил. Вычислил. С меня пол-литра…

Через час бешеной гонки стали попадаться кусочки свежей амбры, а еще часом позже впереди завиднелся стационарный плавучий остров овальной формы, дрейфующий на юг. Длиною с километр, в самом широком месте он раздавался метров на семьсот.

— «Ундина», — опознал СПО Боровиц. — Вот они куда китиков гнали! Там, с наветренной стороны, чтото вроде гавани должно быть. Нам туда!

— Вперед.

Плавучий остров построен был недавно — днище его было чистым, да и поверхность больше всего напоминала пустыню, ровную плоскость, залитую серым металлопластом. Лишь у самой гавани, вдававшейся в СПО подобно бухте, выстроились в ряд домишки из гофрированной пластмассы.

— Здесь китики! — довольно пробасил Змей. — В коррале.

Тимофей глянул на экран биооптического преобразователя — под островом, на глубине полумили, висели буи с акустическими генераторами. Они создавали ультразвуковую «загородку», самый настоящий загон для китов — не заплыть, не выплыть.

— Киты-то здесь, — протянул Станислас, — а вот «сабов» я что-то не замечаю… В доках, наверное. Вот же ж…

— Чего тебе их «сабы» дались? — проворчал Змей.

— Чего-чего… Так бы взяли их, да и покурочили на хрен, чтоб не погнались. Китиков бы по тихой увели, и — аста ла виста, бэби! А теперь придется бласты с предохранителей снимать…

— Подгребаем… — буркнул Харин.

«Орки» погрузились и всплыли уже в гавани.

— Высаживаемся… — пробурчал сегундо в тон Змею.

Сихали выбрался из «Орки», оставив включенным подруливающее устройство, и перешагнул на причал. Поверхность «Ундины» стелилась метрах в пяти над уровнем моря, и к гавани спускались башенки лифтов. Тимофей воспользовался обычным трапом и осторожно взобрался наверх.

Наверху было пусто и тихо, только парочка раскормленных альбатросов ковыляла поодаль. Браун дождался сегундо и Змея, и они втроем пошагали к приземистым сооружениям — неказистой «надстройке» СПО.

Глухой отголосок разговора привел валбоев к треугольной площади, посреди которой стояла старенькая киберкухня, а вокруг сидели и дремали китокрады. Их было четверо. Все крепкие ребята, диковатые и на вид суровые. Тимофей узнал одного — это был Сонора Хэк. Другой ворюга, с круглой шишковатой головой, одетый в серый комбез, показался ему самым опасным.

— По-моему, ребята, вы по ошибке взяли не своих китов, — обратился к ним Браун.

Лохматый здоровяк в одних штанах, с волосатой грудью, вопросительно посмотрел на круглоголового. Тот стоял, расставив ноги, чуть наклонившись и опустив руки. Кобура его бластера висела низко на бедре, что сразу выдавало в нем человека, привыкшего часто пускать в ход оружие.

— Да неужто? — спросил круглоголовый.

Тугарин-Змей выступил вперед.

— Это наши киты. Я сам их пас. Теперь забираю.

— Да неужто? — повторил, улыбнувшись, круглоголовый.

И снова чувство странного холодного спокойствия овладело Тимофеем. Он видел, что стрельбы не миновать, и был готов к этому.

— Нас четверо против вас троих, — проговорил китокрад с круглой головой. — Значит, киты останутся у нас.

— Нет, — тихо сказал Браун. — Мы с тобой один на один. Считай, что больше никого нет.

Круглоголовый забеспокоился, но все еще был уверен в себе. Такие поединки были для него не новость, и Тимофей это чувствовал, но, тем не менее, не хотел начинать первым. Неизбежность перестрелки обострила все его чувства. Он не уклонится от схватки.

— Стан, Змей, — сказал он, не отрывая взгляда от круглоголового. — Собирайте китов.

— Хрен вам! — рявкнул его визави.

Илья метнулся к Соноре Хэку, и это решило все. Круглоголовый не видел его, а только услышал движение и, наверное, подумал, что тот схватился за оружие. Как бы то ни было, его рука рванулась к бластеру, и Сихали застрелил ганмена, даже сам не уловив, когда успел выхватить шестизарядник. Первый импульс попал противнику в сердце, второй — тремя сантиметрами ниже. Бластер круглоголового, лишь наполовину вынутый, скользнул обратно в кобуру, и ганмен ничком упал на металлопласт. Он был мертв.

Грохот выстрелов сменился мертвой тишиной. Лишь где-то прокричал альбатрос.

Остальные китокрады застыли, боясь пошевелиться. Теперь, даже если бы они захотели продолжения, было поздно — бластер находился в руке Брауна.

— Я соберу китов, — одеревеневшим голосом сказал сегундо у Тимофея за спиной.

— Выводи их, — словно кто-то ответил за Брауна. — Ребята сейчас выключат заграждение. Да, Хэк?

Сонора заторможенно кивнул и осторожно протянул руку к миниатюрному пульту управления.