Гарики из Иерусалима. Книга странствий

* * *

За много лет познав себя до точки, сегодня я уверен лишь в одном: когда я капля дегтя в некой бочке — не с медом эта бочка, а с гавном.

* * *

Я думаю, нежась в постели, что глупо спешить за верстак: заботиться надо о теле, а души бессмертны и так.

* * *

Люблю людей и по наивности открыто с ними говорю и жду распахнутой взаимности, а после горестно курю.

* * *

Благое и правое дело я делал в часы, когда пил, смеялся над тем, что болело, и даже над тем, что любил.

* * *

Я смущен не шумихой и давкой, а лишь тем, что повсюду окрест пахнет рынком, базаром и лавкой атмосфера общественных мест.

* * *

В сей жизни краткой не однажды бывал я счастлив оттого, что мне важнее чувство жажды, чем утоление его.

* * *

Души моей ваянию и зодчеству полезны и тоска, и неуют: большой специалист по одиночеству, я знаю, с чем едят его и пьют.

* * *

Гуляка, прощелыга и балбес, к возвышенному был я слеп и глух, друзья мои — глумливый русский бес и ереси еврейской шалый дух.

* * *

Среди уже несчетных дней при людях и наедине запомнил я всего сильней слова, не сказанные мне.

* * *

Никого научить не хочу я сухой правоте безразличной, ибо собственный разум точу на хронической глупости личной.

* * *

Судьба моя стоит на перекрестке и смотрит, как нахохленная птица; отпетой и заядлой вертихвостке в покое не сидится и не спится.

* * *

Что угодно с неподдельным огнем я отстаиваю в споре крутом, ибо только настояв на своем, понимаю, что стоял не на том.

* * *

Живя в душевном равновесии и непреклонном своеволии, меж эйфорией и депрессией держусь высокой меланхолии.

* * *

Не рос я ни Сократом, ни Спинозой, а рос я — огорчением родителей и сделался докучливой занозой в заду у моралистов и блюстителей.

* * *

Мне с самим собой любую встречу стало тяжело переносить: в зеркале себя едва замечу — хочется автограф попросить.

* * *

Стал я слишком поздно понимать, как бы пригодилось мне умение жаловаться, плакать и стонать, радуя общественное мнение.

* * *

От метаний, блужданий, сумбурности дарит возраст покой постоянства, и на черепе холм авантюрности ужимается в шишку мещанства.

* * *

Ни мыслей нет, ни сил, ни денег. И ночь, и с куревом беда. А после смерти душу денет Господь неведомо куда.

* * *

Успех мой в этой жизни так умерен, что вряд ли она слишком удалась, но будущий мой жребий — я уверен — прекрасен, как мечта, что не сбылась.

В любви прекрасны и томление, и апогей, и утомление

Природа тянет нас на ложе, судьба об этом же хлопочет, мужик без бабы жить не может, а баба — может, но не хочет.

* * *

Мы счастье в мире умножаем (а злу — позор и панихида), мы смерти дерзко возражаем, творя обряд продленья вида.

* * *

В любви на равных ум и сила, душевной требуют сноровки затеи пластики и пыла, любви блаженные уловки.

* * *

В политике — тайфун, торнадо, вьюга, метель и ожиданье рукопашной; смотреть, как раздевается подруга, на фоне этом радостно и страшно.

* * *

Есть женщины, познавшие с печалью, что проще уступить, чем отказаться, они к себе мужчин пускают в спальню из жалости и чтобы отвязаться.

* * *

Люблю, с друзьями стол деля, поймать тот миг, на миг очнувшись, когда окрестная земля собралась плыть, слегка качнувшись.

* * *

Он даму держал на коленях, и тяжко дышалось ему, есть женщины в русских селеньях — не по плечу одному.

* * *

Едва смежает сон твои ресницы — ты мечешься, волнуешься, кипишь, а что тебе на самом деле снится, я знаю, ибо знаю, с кем ты спишь.

* * *

Мы пружины не знаем свои, мы не ведаем, чем дорожить, а минуты вчерашней любви помогают нам день пережить.

* * *

И дух, и плоть у дам играют, когда, посплетничать зайдя, они подруг перебирают, гавно сиропом разводя.

* * *

Я не люблю провинциалок — жеманных жестов, постных лиц; от вялых страхов сух и жалок любовный их Аустерлиц.

* * *

Встречаясь с дамой тет-а-тет, теряешь к даме пиетет.

* * *

Мы заняты делом отличным, нас тешит и греет оно, и ангел на доме публичном завистливо смотрит в окно.