Газ

Глуп.

– Вы видели этого парня? – офицер протягивает мне фотографию.

Серая ксерокопия переносит знакомое лицо в комнату.

Я вспоминаю, как по треснувшим губам бежала кровь. Мое сердце начинает стучать чаще, а ладони мокнут, оставляя влажные следы на бумажке с изображением того, чей хрип разрезал воздух дождливым вечером.

Его глаза потеряли жизнь. Я вновь начинаю думать о смерти.

Макс, где ты?!

В смерти мы обретаем свободу, забывая о замкнутости в душных офисах. Хотя, смерть – капкан – более хитрый, сложный. Она сама ограничивает человеческую душу в рамках потустороннего мира. Иллюзорность бесконечности ставит не только безвыходность, но и обмен рабства на иной уровень управления.

Ты свободен?

– Да, где-то видел – задумчиво отвечаю я.

– Где?

Я закрываю глаза.

Стараюсь вспомнить? Нет, увы.

– Вчера, в баре – отвечаю на вопрос и смотрю в сторону, стараясь избежать аварии.

Неужели он мертв? Если это так, то мои шансы на свободу значительно падают. Хотя, разве жизнь можно окрестить свободой? Пять дней в неделю застревать на работе, уходя рано утром и возвращаясь лишь вечером. И тут дело не в доме, нет. Куда важнее то, что люди покидают собственные мечты.

– Во сколько Вы ушли из бара? – спрашивает офицер.

Я едва слышу его слова.

Выбрасывая что-то душевное, отпуская фантазии на долгие дни, чтобы на секунду зайти к ним вечером, люди теряют свободу. Выходные означают алкоголь и домашние дела, жуткое похмелье и время с любимыми, которые осточертели во временных петлях. Нет, любовь не прошла, но стала обыденностью. И разве, это можно назвать свободой?

– Я не помню – отвечаю я, загоняя себя в тупик.

Едкий никотиновый клуб дыма бьет мне в лицо, растекаясь по коже. Он пахнет горестью, памятью – всем тем, что приносит резкую боль, словно тебя касаются ножом.

Макс, где ты?!

– А в чем, собственно, дело? – спрашиваю я, зная ответ.

Я смотрю в голубые глаза офицера. Зрительный контакт так сокровенен, что люди уверены в правдивости слов. А на самом деле? Линия взгляда, как мост между душами. Они встречаются в аварии, чтобы танцевать на костях и крови.

– На человека, которого ты видишь на изображении, совершенно нападение – отвечает офицер.

Молчание.

Никотиновый дым наполняет помещение. Я думаю. Лишь звуки лопастей вентилятора, которые разрезают воздух, влетают в бетонный квадрат. Офицер думает.

Я понимаю, что нахожусь в комнате для допроса, и все действо перестает быть формальностью, превращаясь в серьезность общественного устоя.

Мы думаем.

– Какое я к этому имею отношение?

Мои слова наполняют пустую комнату, царапая металлический стол, надавливая на большое стекло. Интересно, кто за ним? Есть ли там жизнь?

Офицер сбрасывает пепел в пластиковый стакан.

– Для этого Вас и вызвали – отвечает он.

Макс, пожалуйста, ответь мне!

Похоже, я ошибся. Слишком сухим был мой интерес. Я не добавил тревоги – безжизненный вопрос, похожий на признание.

– Расскажите о вчерашнем вечере – просит офицер.

Во рту сухо. Можно ли мне стакан воды? Руки немного трусятся, то ли от холода, то ли от страха. Я не могу понять. Чувствую, как в груди мечется сердце. Оно остановится, если пульс продолжит вздыматься к небесам. Дай мне воды!

– Я посмотрел футбол и пошел домой – коротко отвечаю я.

Мои слова проваливаются, словно в пропасти.

– Можно взять сигарету? – я указываю пальцем на пачку.

Офицер не отвечает, лишь кивает головой. Кажется, он знает о том, что вчера случилось. Но если это так, то почему я все еще не чувствую холодные объятия браслетов на своих измученных запястьях?

– Во сколько Вы были дома?

Красный «Winston». Сигарета пахнет табаком, либо его заменителем. Такой крепкий аромат въедается в мои ноздри. Двумя пальцами я сжимаю фильтр сигареты и кусаю его зубами.

Секундное дело, но в этот миг я успеваю продумать детали. Частицы – главное в механизме. Мелкие кусочки и есть механизм, в своей совокупности.

Я чиркаю барабаном зажигалки, нажимаю педаль, что позволяет газу убегать в воздух.

Может выпустить ее всю, чтобы взорвать комнату? Оставить от нас лишь обугленные кости? Сбежать от вопросов? Но газ лишь болтается у самого дна, а значит, мое безумство не может быть воплощено в жизнь.

Я вновь выпадаю из реальности.

Кремень создает искру, и яркое пламя сжигает кусочек атмосферы. Я делаю вдох, и никотиновый дым вновь наполняет комнату, прилипает к серым стенам и белому полу.

– Не помню – отвечаю я.

Миг, и я ловлю себя на мысли, что совсем перестал следить за временем. Зачем мне минуты, если я даже не знаю, сколько живу? Двадцать четыре? Не помню. И почему именно эта цифра так сильно навязывается в мой разум?

Я задаю слишком много вопросов. Соберись!

– В какой момент матча Вы ушли? – продолжил офицер.

Он добавляет вопросы, пока я пытаюсь ответить на собственные. На его пальце я вижу обручальное кольцо, а на форме два белых пятна.

– После трех мячей. Игра была сделана. Я допил бокал пива и вышел – отвечаю я.

Макс, ты меня слышишь?

– Интересно. Есть свидетель, который утверждает, что у Вас была небольшая ссора с этим парнем. Так ли это?