Газ

Свидетель? Та милая девушка, которая отдалась нам? Что еще она могла сказать?

– Я не назову это ссорой.

– Тогда, чем?

Рассказала ли она, что я сделал с ней? Мы сделали! Видела ли, как за мной отправился парень в белой кепке? Сказала ли об этом?

Моя голова сейчас лопнет от этих вопросов.

– Мы не сошлись в пристрастиях – отвечаю я, а мой голос немного дрожит.

– Куда Вы отправились после бара?

Мне кажется, что офицер начинает подозревать меня. В принципе, это очевидно. Я последний, кто ругался с жертвой, кто видел ее, за кем она отправилась. Труп, если он мертв, был найден на пути к моему дому. Более явных признаков я не вижу. Быть может, пока я сижу здесь, мою квартиру обыскивают на следы крови.

– Домой – отвечаю я.

– Так рано?

Вещи я постирал, а нож промыл йодом. Даже если его найдут, то следы крови не будут пригодны для полноценного анализа. Эта мысль успокаивает.

– Выдался тяжелый день – вновь отвечаю.

Вьетнамец из квартиры снизу уже давно вымыл подъезд, стерев даже мелкие улики. За это ему платит кампания. Я чист. Это дарит легкость, за ней приходит спокойствие.

– Хорошо.

Офицер что-то записывает в зеленую тетрадь. Металлический стержень царапает листы. Мне всегда нравился этот звук.

Мне ли?

Такой летящий чирк, словно ты разрубаешь мечом нежную атмосферу. Со звуком изящной шпаги, ты оставляешь мысли на тонких листах. Это захватывает дух.

– На этом, пока, все – офицер встает с металлического стула.

Он закрывает тетрадь и улыбается мне.

Странно.

Меня преследует вопрос. Что будет, если я его задам? Произойдет ли кульминация диалога? Но он не дает мне покоя, застревая долгой мыслью. Это может разрушить весь мой рассказ. Не правильная постановка слов, не контролируемая дрожь в голосе – могут привести к невероятным последствиям, выводам. Позволит ли мне совесть его задать?

Во рту сухо, собираю воздух в легкие и медленно открываю губы.

– Извините – говорю я.

– Что-то хотели спросить? – выдает офицер, улыбаясь.

Просто скажи: «нет» - и уходи. Макс, где ты?!

Перед глазами мелькают картины из снов. Обнаженные скелеты, что так красиво танцуют танго. В черно-белых тонах они прекрасны. А музыка такая звонкая, что я готов вырвать себе перепонки, дабы не слышать, лишь наблюдать. Пусть тайком, привязанный к холодным стенам, бросать уютный взгляд на них.

Офицер видит, как я теряюсь в реальности. Я ухожу в фантазию и память, витая в темном космосе, словно в глубине собственной души.

ЛСД должны были уже отпустить меня из своих лап. Именно сейчас на меня накатывала волна чего-то иного, превышающего силу наркотиков на добрую цепочку в эволюции счастья и забвения.

Я же больше не употреблял?

– Хотел узнать, с потерпевшим все хорошо? Хороший вроде парень, хоть и грубый.

Офицер посмотрел на меня так, словно старался схватиться за конец веревочки, что тянулась к истине. Но его взгляд тонул в глубине. Я сказал все отчетливо, без лишних эмоций, холодно. Он даже и не понял, что именно я хотел донести.

– В реанимации. В тяжелом состоянии – отвечает он.

Молчу.

– Хорошо, что жив – добавляю я.

Странное падение из реальности знаменует очередной выброс моего счастья. Где-то во мне рождается новая галактика. Одно Солнце взрывается, чтобы рассыпать бисер по моему космосу. Оно стреляет себе в голову, пачкая звездами купол. Планеты множатся. Я не успеваю за ними.

Молчу.

Я прохожу мимо пыльных столов, мобильных телефонов, рубашек, значков, раций – но не вижу людей. Их лиц. Иногда, это происходит на улице, дома, когда я смотрю телевизор или гуляю в парке. Лица людей падают на песчаную дорогу, асфальт, на хрупкое озеро. Они слетают, словно маски, оставляя лишь пустоту.

Разум проваливается в мир грез.

– Мы еще свяжемся с Вами, сэр – говорит мне офицер.

Я достаю эти слова из потока музыки, что воцарился в моей голове. Молчу.

Чувствую его взгляд на своей спине. Он сбивает мой ритм, меняет мой шаг. Догадался ли он о том, что произошло? Нет. Иначе, я бы чувствовал холод. Значит, в моей квартире нет полицейских, вьетнамец снизу вымыл подъезд. Но, что сказала им девочка из бара?

Мои мысли меняются.

Что будет, когда парнишка поправится? Я слышал, что фанаты не работают с полицейскими. Но, все ли они? Меня поджидает решение. Вернее, вопрос, который определяет сущность. Что скажет он им? Я преодолеваю еще ступень, чтобы добраться до главного, до самой сути.

Сухость. Я сжимаю ручку двери, и, открывая ее, выхожу в атмосферу, растворяясь в ней, словно в космосе.

Что делать дальше с его существованием? Быть может, проще стереть его из жизни грязной подушкой прямо в больничной кровати?

Макс, прошу, вернись ко мне!

10.

Я стараюсь вспомнить, что я вчера делал. Моя рука болит.

Помню, как лег в постель, и меня поработили сны. Но сны ли это были? И почему Макс не приходит ко мне?

Полицейский участок оставил осадок на моей одежде, обняв ее никотиновым дымом – «Winston» красный. Мысли приходили в свойственный им поток. А действительность не изменялась, подобно электрическим деталям.

Утро.

Хотя, время приближается к обеду. На улицах появляются люди. У них нет времени, чтобы отдохнуть. И нужно ли оно? Ведь, все сводится к вечности, а у нее времени нет. Тем более в эпизодах, памяти. Бесконечность выше часов так же, как и смерть.