Где апельсины зреют

— Да что ты, Глаша, опомнись.

— Давно опомнилась, отвчала Глафира Семеновна, отвернулась отъ мужа и стала смотрть на сцену, на которой красивый, смуглый акробатъ въ трико тльнаго цвта выдлывалъ разныя замысловатыя штуки на трапеціи.

Къ Ивановымъ и Конурину подошелъ слуга въ черной куртк и бломъ передник до щиколокъ ногъ и предложилъ, не желаютъ-ли они чего.

— Хочешь чего-нибудь выпить? робко спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Даже непремнно… отвчала она, не оборачиваясь къ мужу, и отдала приказъ слуг: — Апорте шампань…

— Асти, Асти… заговорилъ Конуринъ слуг.

— Это еще что за Асти такое?

— А вотъ что мы давеча за обдомъ пили. Отличное шампанское.

— Не слдовало-бы васъ по настоящему тшить, не стоите вы этого, ну, да ужъ заказывайте, сдалась Глафира Семеновна.

— Асти, Асти, де бутель! крикнулъ радостно Николай Ивановичъ слуг, показывая ему два пальца, и обратясь къ жен, заискивающимъ тономъ шепнулъ:- ну, вотъ и спасибо, спасибо, что переложила гнвъ на милость.

Жена, попрежнему, сидла отвернувшись отъ него.

XLIII

Постители кафе-шантана вели себя сначала чинно и сдержанно, накрашенныя кокотки въ до нельзя вычурныхъ шляпкахъ и перьями, птицами и цлымъ огородомъ цвтовъ, только пострливали глазами на мужчинъ, сидли за столиками въ одиночку или по-парно съ подругами, потягивая лимонадъ изъ высокихъ и узенькихъ стакановъ, но когда мужская публика разгорячила себя абсентомъ и другими ликерами, он стали уже подсаживаться къ мужчинамъ. Длалось шумно. Мужчины начали подпвать исполнителямъ и исполнительницамъ шансонетокъ, похлопывать въ тактъ въ ладоши, стучатъ въ полъ палками и зонтиками. Не отставали отъ нихъ и кокотки, поминутно взвизгивая отъ черезъ-чуръ осязательныхъ любезностей. Кто-то изъ публики вертлъ свою шляпу на палк, подражая жонглеру на сцен. Это-то подъигрывалъ оркестру на губной гармоніи, гд-то перекидывались кусочками пробокъ отъ бутылокъ и апельсинными корками. Конуринъ и Николай Ивановичъ съ любопытствомъ посматривали по сторонамъ и улыбались.

— Ахъ, быкъ ихъ забодай! Да не начнется-ли и здсь такое-же швыряніе другъ въ друга, какое было въ Ницц на бульвар? — сказалъ Конуринъ. — Тогда вдь надо и намъ апельсинными корками запастись, чтобы отбрасываться. Эй, какъ тебя, гарсонъ! Ботега! Пятокъ апельсиновъ!

— Не надо. — Ничего не надо! строго крикнула на него, раскраснвшаяся отъ шипучаго Асти, Глафира Семеновна и взялась за бутылку, чтобъ подлить себ еще въ стаканъ.

— Глаша! Ты ужъ, кажется, много пьешь, замтилъ ей Николай Ивановичъ. — Головка можетъ заболть.

— Наплевать. Это на зло вамъ, отрзала та и выпила свой стаканъ до дна. — А что, довольны вы въ какое васъ заведеніе завезла я? съ злорадствомъ спрашивала она мужа.

— Да вовсе и не ты завезла, а извощикъ. Только не пей, пожалуйста, много.

— Ничего. Пусть пьетъ. Насъ двое. Справимся и съ хмельной, довеземъ какъ-нибудь, сказалъ Конуринъ. — Дай ей развеселиться-то хорошенько. Видишь, бабеночка отъ здшнихъ римскихъ развалинъ сомлла. Да и сомлешь. Цлый день развалины, да развалины…

— Вовсе я не отъ развалинъ сомлла, а отъ вашей поведенціи. Ну, и моя такая-же поведенція сегодня будетъ. Вонъ рядомъ, за столикомъ, интересный итальянчикъ сидитъ. Сейчасъ протяну ему свой бокалъ и чокнусь съ нимъ.

— Только посмй! — строго сказалъ Николай Ивановичъ.

— Отчего-же не посмть? Вы-же давеча за обдомъ чокались съ вертячкой. Здсь, заграницей равноправность женщинъ и никто не сметъ мн препятствовать, — блажила Глафира Семеновна. — Чего вы около меня-то торчите? Идите, подсаживайтесь къ какой-нибудь накрашенной.

— Ой, не то, Глаша, запоешь, ежели подсядемъ!

— А вы думаете заплачу? Вовсе не заплачу.

На столъ ихъ упалъ кусокъ апельсинной корки, брошенной кмъ-то. Она взяла его и въ свою очередь бросила въ публику. Прилетлъ и второй кусокъ. Глафиру Семеновну, по ея эксцентричной парижской шляпк, очевидно, кто-то уже принималъ за кокотку.

— Не пора-ли домой? — съ безпокойствомъ освдомился Николай Ивановичъ у жены.

— Если для васъ пора, то можете узжать, а для меня еще рано.

А на сцен, между тмъ, безпрерывно шло представленіе. Пніе чередовалось съ гимнастическими упражненіями акробатовъ. Вотъ натянули тоненькій проволочный канатъ на сцен. Появилась акробатка въ пунцовомъ трико. Публика неистово заапплодировала. Глафира Семеновна взглянула на акробатку, вся вспыхнула и прошептала:

— Ахъ, дрянь… Такъ вотъ она кто!

Взглянули и Николай Ивановичъ съ Конуринымъ на акробатку и узнали въ ней ту самую черноокую красавицу, съ которой они такъ пріятно провели время за обденнымъ столомъ и посл обда. Лицо Конурина подернулось масляной улыбкой и онъ толкнулъ Николая Ивановича подъ столомъ ногой.

— Не узнаете разв свою пріятельницу? — спросила ихъ съ злорадствомъ Глафира Семеновна. — Апплодируйте-же ей, апплодируйте… Вотъ какая она артистка… Канатная плясунья.

— Оказія! — крутилъ головой Конуринъ, улыбаясь. — Въ первый разъ въ жизни пришлось съ акробаткой бражничать. Въ трик-то какая она изъ себя… Совсмъ не такая, какъ давеча за столомъ. Ахъ, муха ее заклюй! Акробатка…

Акробатка, между тмъ, исполняла различныя замысловатыя эволюціи: ходила по канату съ шестомъ, потомъ безъ шеста, ложилась на канатъ, вставала на голову. Николай Ивановичъ, не смя при жен прямо смотрть на акробатку, косился только на нее и мллъ. Глафира Семеновна фыркала и говорила:

— Вотъ какую хорошую компанію вы себ давеча нашли. Любуйтесь. Впрочемъ, вамъ, мужчинамъ, чмъ хуже, тмъ лучше.

— Да кто-жъ ее зналъ-то, что акробатка? Я думалъ, что изъ какого другаго сословія, отвчалъ Николай Ивановичъ. — Сидитъ съ нами за однимъ столомъ, живетъ съ нами въ одной гостинниц…

— Какъ? Она даже и въ одной гостинниц съ нами живетъ? воскликнула Глафира Семеновна. — Ну, батюшка, тогда за тобой нужно и дома слдить, а то она какъ разъ тебя и къ себ заманитъ.

— Да вдь ты-же сказала, что равноправность…

— Молчать!

Акробатка кончила свой номеръ при громкихъ рукоплесканіяхъ и, пославъ публик летучій поцлуй, убжала за кулисы. Начался другой номеръ, затмъ слдовалъ антрактъ между вторымъ и третьимъ отдленіями представленія, а супруги Ивановы все еще пикировались, Глафира Семеновна все еще донимала мужа. Вино еще сильне разгорячило ее, она раскраснлась, шляпка съхала у ней на затылокъ, пряди волосъ выбились на лобъ. Окружающая ихъ публика бросала на Глафиру Семеновну совсмъ уже нескромные взгляды. Вдругъ въ публик среди столиковъ появилась сама акробатка, изъ-за которой шла пикировка. Она уже успла переодться изъ трико, была въ роскошномъ палевомъ плать и шикарной соломенной шляпк съ длиннымъ блымъ страусовымъ перомъ. Пройдя по рядамъ между столиковъ, пожираемая глазами мужчинъ, она было присла за одинъ изъ столиковъ и стала что-то заказывать для себя лакею, но увидавъ сидящихъ Николая Ивановича и Конурина, быстро поднялась съ своего стула и подошла къ нимъ.