Где апельсины зреют

— И въ самомъ дл кто-то на смхъ далъ ему дурацкій аттестатъ, сказала Глафира Семеновна, прочитавъ бумагу и прибавила. — Вдь есть-же такіе безобразники!

— Шутники… проговорилъ Николай Ивановичъ. — Римъ городъ скучный: развалины, да развалины и ничего больше — вотъ и захотлось подшутить надъ итальянцемъ.

— Само собой… Не надо его отгонять. Пусть потомъ и насъ позабавятъ на улиц, прибавилъ Конуринъ.

— Да вы никакъ съ ума сошли! сверкнула глазами Глафира Семеновна. — Срамникъ! Букашекъ-таракашекъ вамъ отъ него не надо-ли!

— Зачмъ букашекъ-таракашекъ? Мы люди женатые и этимъ не занимаемся.

— Знаю я васъ, женатыхъ! Алле, синьоръ. Не надо, — передала она бумагу проводнику, махнула ему рукой и отвернулась.

Проводникъ недоумвалъ.

— C’est moi, madame, c’est moi… продолжалъ онъ тыкать себя пальцемъ въ грудь.

— Да пусть ужъ насъ до папы-то проводитъ, вставилъ свое слово Николай Ивановичъ. — Человкъ знающій… Все-таки съ русскими, оказывается, возился. А что до букашекъ-таракашекъ, такъ чего ты, Глаша, боишься? Вдь ты съ нами.

Глафира Семеновна не отвчала и ускорила шагъ. Проводникъ продолжалъ идти около нихъ и время отъ времени длалъ свои объясненія.

Но вотъ соборъ осмотрнъ. Они вышли на паперть. Проводникъ стоялъ безъ шляпы и, сдлавъ прекомическое лицо, просительно улыбался.

— Да дамъ, дамъ на макароны, — кивнулъ ему Николай Ивановичъ. — Покажи намъ теперь только папу. Глаша! Да спроси его, гд и какъ намъ можно видть папу.

— Ахъ, не хочется мн съ такимъ дуракомъ и разговаривать!

— Да дураки-то лучше. Папъ… Папъ… Понимаешь, мусье, намъ намъ надо видть.

— Ну вулонъ вуаръ намъ… — сдалась Глафира Семеновна, обратившись наконецъ къ проводнику.

Тотъ заговорилъ и зажестикулировалъ, указывая на лвую колонаду, прилегающую къ паперти.

— Что онъ говоритъ? — спрашивали мужчины.

— Да говоритъ, что папа теперь нездоровъ и его видть нельзя.

— Вздоръ. Знаемъ мы эти уловки-то! Покажи намъ папъ — и вуаля…

Николай Ивановичъ вынулъ пятифранковую монету и показалъ проводнику. Проводникъ протянулъ къ монет руку. Тотъ не давалъ.

— Нтъ, ты прежде покажи, а потомъ и дадимъ, сказалъ онъ. — Дв даже дадимъ. Да… Глаша! Да переведи-же ему.

— Что тутъ переводить! Онъ говоритъ, что дворецъ папы можно видть только до трехъ часовъ дня, а теперь больше трехъ. А самъ папа боленъ.

Николай Ивановичъ не унимался и вынулъ маленькій десятифранковый золотой.

— Вуаля… Видишь? Твой будетъ. Гд дворецъ папы? Гд пале? приставалъ онъ къ проводнику. Пале де папъ.

Проводникъ повелъ ихъ подъ колонаду, привелъ къ лстниц, ведущей наверхъ и указалъ на нее, продолжая говорить безъ конца. Вверху на площадк лстницы бродили два жандарма въ треуголкахъ.

— Вотъ входъ во дворецъ, папы, пояснила Глафира Семеновна:- Но все-таки онъ говоритъ, что теперь туда не пускаютъ. И въ самомъ дл, видишь… даже солдаты стоятъ.

— Что такое солдаты! подхватилъ Конуринъ. — Пусть сунетъ солдатамъ вотъ эту отворялку — и живо насъ пропустятъ. Мусье! Комикъ. Вотъ теб… Дай солдатамъ. Ужъ только бы въ нутро-то впустили!

Онъ подалъ проводнику пятифранковую монету.

— Доне о сольда… доне… посылала проводника Глафира Семеновна на лстницу.

Тотъ недоумвалъ.

— Иди, или… Ахъ, какой не расторопный! А еще проводникъ съ аттестатомъ, сказалъ Николай Ивановичъ. — Ну, вотъ теб и анкоръ. Вотъ еще три франка… Это ужъ теб… Теб за труды. Бери…

Проводникъ держалъ на рук восемь франковъ и что-то соображалъ. Черезъ минуту онъ отвелъ Ивановыхъ и Конурина въ колонны, таинственно подмигнулъ имъ, самъ побжалъ къ лстниц, ведущей въ Ватиканъ, и тамъ скрылся.

— Боялся должно быть на нашихъ-то глазахъ солдатамъ сунуть, замтилъ Конуринъ.

— Само собой… поддакнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, что-жъ, подождемъ.

И они ждали, стоя въ колоннахъ. Къ нимъ одинъ за другимъ робко подходили нищіе и просили милостыню. Нищіе были самыхъ разнообразныхъ типовъ. Тутъ были старики, дти, оборванные, босые или въ кожанныхъ отрепанныхъ сандаліяхъ, на манеръ нашихъ лаптей, были женщины съ грудными ребятами. Вс какъ-то внезапно появлялись изъ-за колоннъ, какъ изъ земли выростали и, получивъ подаяніе, быстро исчезали за тми-же колоннами прошло пять минутъ, прошло десять, а проводникъ обратно не шелъ.

— Ужъ не надулъ-ли, подлецъ? сказалъ Николай Ивановичъ. — Не взялъ-ли деньги, да не убжалъ-ли?

— Очень просто. Отъ такого проходимца, который букашекъ-таракашекъ путешественникамъ сватаетъ все станется, отвчала Глафира Семеновна.

— Дались теб эти букашки.

Прождавъ еще минутъ десять, они вышли изъ-за колоннъ и пошли съ лстниц. Жандармы въ трехуголкахъ по прежнему стояли на площадк, но проводника не было видно.

— Надулъ, комическая морда! воскликнулъ Конуринъ. — Ахъ, чтобъ ему… Постой-ка, я попробую одинъ войти на лстницу. Можетъ быть и пропустятъ.

Онъ поднялся по лстниц до площадки, но тамъ жандармъ загородилъ ему дорогу. Онъ совалъ жандарму что-то въ руку, но тотъ не бралъ и сторонился.

— Вуаръ ле пале! крикнула Глафира Семеновна жандармамъ.

Т отвчали что-то по итальянски. Конуринъ спустился съ лстницы внизъ.

— Не берутъ и не пускаютъ, сказалъ онъ. — А комикъ надулъ, подлецъ, насъ дураковъ.

— И ништо вамъ, ништо… Не связывайтесь съ такой дрянью, который букашекъ на двухъ ногахъ путешественникамъ сватаетъ, поддразнивала Глафира Семеновна.

Ругая проводника, они вышли на площадь и сли въ коляску, которая ихъ поджидала.

— Куда-же теперь хать? спрашивала Глафира Семеновна.

— Только не на развалины! воскликнули въ одинъ голосъ мужъ и Конуринъ.

— Такъ домой. Дома и пообдаемъ.

Она отдала извощику приказъ хать въ гостинницу.

XL

Ивановы и Конуринъ пріхали къ себ въ гостинницу въ то время, когда на двор и по корридорамъ всхъ этажей звонили въ колокола. Оберкельнеръ во фрак надсажался, раскачивая довольно объемистый колоколъ, прившенный при главномъ вход, корридорные слуги трезвонили въ маленькіе ручные колокольчики, пробгая по корридорамъ мимо дверей номеровъ. Звонили къ обденному табльдоту. Столовая, гд былъ накрытъ столъ, помщалась въ нижнемъ этаж. Жильцы гостинницы, Какъ муравьи, сходили внизъ по лстниц, спускались по подъемной машин. Около столовой образовалась цлая толпа. Слышались французскій, нмецкій, итальянскій, англійскій говоръ. Англичане были во фракахъ и блыхъ галстухахъ. Дв чопорныя молодыя англичанки, некрасивыя, съ длинными тонкими шеями, съ длинными зубами, непокрывающимися верхней губой, вели подъ руки полную старуху съ сдыми букельками на вискахъ. Нмцы были въ сюртукахъ, французы и итальянцы въ лтнихъ пиджачныхъ свтлыхъ парахъ. Итальянцы, кром того, отличались яркими цвтными галстухами, а французы розами въ петличкахъ. Какой-то старикъ нмецъ несъ съ собой къ столу собственную пивную граненную хрустальную кружку съ мельхіоровой крышкой и фарфоровую большую трубку съ эластичнымъ чубукомъ въ бисерномъ чахл.