Где-то там, за облаками…

— Будешь?

Тянусь к предложенной пачке и замираю… А может не стоит? Вроде бы нельзя курить-то при переломах. А-а-а… Плевать. Тело, сжегшее с утра в крови уйму адреналину, настойчиво требует никотина. И не важно, что это всего лишь требование глупого мозга, привыкшего считать едкий дым и тлеющий бумажный цилиндр в руках хорошим способом пригладить нервную систему.

Вытаскиваю из ополовиненной пачки длинную сигаретину. Мну в руках, с удивлением замечая, как мелкой дрожью трясутся пальцы.

Захар прикуривает и подносит зажигалку к моей сигарете. Благодарно киваю головой. Ох тянет он время, явно не решаясь начать неприятный разговор.

— Так. Прежде чем перейдем к дням сегодняшним… Позволь тебе кое-что показать.

Он кидает на стол небольшую, скрепленную потемневшей тесьмой пухлую папку, ощетинившуюся краями пожелтевших от времени листов.

С любопытством смотрю на него, потом развязываю растрепанные от частого использования тесемки.

Ого. Если это подлинники, то за эти пожелтевшие листки любой директор музея душу продаст. Сверху лежало несколько затянутых в жесткий пластик пергаментных листов — я конечно не специалист, но отличить выделанную кожу от бумаги не так уж сложно — исписанных аккуратной вязью старорусской речи. Когда держишь в руках подобные артефакты, то поневоле начинаешь ощущать груз веков, лежащий на этих побитых временем листках. Надо же. Рождались и умирали люди. Создавались и рушились империи. А эти листки жили.

Когда-то мне довелось подержать в руках древний меч — огромный, покрытый ржавыми оспинами кусок железа. Тогда я почувствовал некую исходящую от оружия кровавую ауру — это оружие пило людскую кровь.

Сейчас же почувствовал груз столетий с легким, будоражащим налетом таинственности.

— Это настоящее?

Захар дымил сигаретой откинувшись на спинку стула и задумчиво смотрел на меня.

— Да. Пятнадцатый век.

Н-да. Действительно раритет.

— Ты смотри дальше. Там есть более читабельные документы.

Осторожно откладываю в сторону пергаменты. Под пачкой пластиковых пакетов лежит лист, прикрывающий следующую кипу бумаг.

Читаю заголовок — "Отчеты в управление московской сыскной полиции 1860–1912 гг.". Переворачиваю лист. Каждый пожелтевший от времени документ тщательно упакован в пластиковый конверт. Это конечно не пергамент пятнадцатого века, но бумага прожившая более века становится чересчур хрупкой.

Как это похоже на человеческую память.

"22 февраля 1890 годъ.

Начальнику Московской сыскной полицiи.

Сообщаетъ участковый приставъ отъ Невского округа.

Сегодня в 12 часовъ дня обнаруженъ убитымъ въ своихъ покояхъ купецъ 2-й гильдiи Осьмухинъ Петръ Ивановичъ. Онъ былъ убитъ неизвесным оружиемъ оставившимъ на теле рваную обугленную рану въ области груди. По подозренiи в совершенiи смертоубийства мною задержанъ семинаристъ Духовной Семинарiи Александръ Викторовичъ Фортунатовъ найденный родственниками убитого рядомъ съ теломъ въ безсознательном виде.

Фортунатовъ допрошенный мною, причастность свою къ убийству отрицаетъ, ссылаясь на беспамятство. Говоритъ, что не помнитъ какъ попалъ въ домъ Осьмухина и ничего не помнитъ.

Следовъ кражи не найдено.

Тело временно отправлено въ Выборгский приемный покой."

Я перевернул страницу и, не отрывая взгляда, зашарил на столе в поисках пепельницы — на кончике сигареты повис холмик серого пепла, грозящий просыпаться на папку. Наткнулся на тлеющий окурок, обжегся и зашипел от боли. Ну Захар… не мог черт возьми затушить.

" Отчетъ

объ осмотре тела купца Осьмухина Александра Викторовича.

Ваше превосходительство. Сего дня я произвелъ осмотръ тела Осьмухина.

Мною обнаружено сильное повреждение внутренних органовъ, какъ-то легкихъ и печени. Сердце покойного полностью отсутствуетъ. Рана имеетъ форму правильного круга съ рваными краями. Края раны ровно какъ и внутренности сильно обуглены. Несомненно смертъ наступила въ результате этихъ поврежденiй.

Типъ оружия определить затрудняюсь. Создается ощущенiе что после нанесенiя раны на теле покойного жгли порохъ, однако следовъ пороха я не обнаружилъ…"

Вот значит как. Перед глазами всплывает картина — холодные ступени и раскинувшийся в нелепом жесте парень на жестком бетоне. Рваная, обугленная одежда и огромная рана на груди.

Историческое дежа вю?

— Ты понял? — Тихо говорит Захар. Даже не вопросительно, а скорее утверждающе. Как, однако, хорошо он научился читать чувства по моему лицу.

— И много таких случаев?

— Слишком много.

— Что на других листах? — Киваю на оставшуюся пачку.

— То же самое. Отчеты о смертях. О пропажах людей.

Захар помолчал. Затушил в пепельнице только наполовину сгоревший окурок и потянулся к пачке.

— Дальше пойдут бумаги из НКВД. — Щелчок зажигалки в этой комнате прозвучал как пистолетный выстрел. Отчетливо слышно шипение газа и треск сгорающих частичек кремния.

Никогда не думал что тишина может быть такой емкой и липкой.

— После революции, в темные годы, ни о какой отчетности не было и речи — люди мерли как мухи, и никому не было ровным счетом никакого дела, умер человек от тифа или от дыры в груди. При Сталине вновь заинтересовались странными смертями от неизвестного оружия.

Захар перевел дыхание.

— Специальным распоряжением была создана спецкомиссия при НКВД. Цели и задачи — систематизировать имеющуюся информацию и проверить сохранившиеся архивы Главного Управления Полицейского Сыска. Проверили, систематизировали и схватились за голову. Только за период между 1860-м и 1934-м подобным образом умерло более ста человек. Причем срез общества, попавший под внимание убийцы, был широким. Среди убитых были аристократы и интеллигенция, рабочие … реже… гораздо реже военные и государственные чиновники. Временной отрезок намекал на действие не одного человека, а, как минимум, группы людей связанных одной идеей — невозможно, чтобы один человек убивал на протяжении семидесяти лет. А группа людей — это уже организация. Причем организация мощная — ни одного из убийц так и не поймали. Если же предположить что убийства носят ритуальный характер то… Предположили… Проанализировали и доложили Сталину. Он немедленно отдал распоряжение о создании спецотдела. Был выделен колоссальный по тем временам бюджет. Однако вплоть до сороковых следов таинственной секты найдено не было. Потом была война, и отдел был на время расформирован.

Работу он возобновил только в сорок девятом.

Захар замолчал. Задумчиво побарабанил по черной поверхности стола пальцами.

— Секта действительно существовала? — Я чувствовал себя дураком, задавая этот вопрос. Вот чего я не ожидал, так того, что окажусь втянутым в игры какой-то древней секты.

— Нет. В пятьдесят восьмом пришли к выводу, что никакой секты просто не существует.

Уже лучше. Если и умру, то не из-за чьих-то дурацких предрассудков или вероисповеданий.

— Почему?