Глубынь-городок. Заноза

Сердоболь — все, все.

30

Месяца полтора спустя в большом зале райкома собралось много народу. Приехали гости из Горуш, где

когда-то работал Синекаев.

Рассаживаясь, сердобольцы шумели; вокруг было много знакомых лиц. В первом ряду, сжав румяный рот,

сидел Гвоздев. Виден был и Шашко, персональное дело которого должны были разбирать во вторую половину

дня на бюро.

Неунывающий Малахаев, давно уже прогнанный с места председателя колхоза, но неплохо

устроившийся в Сердоболе, в здешнем комитете ДОСААФ, слегка уже “употребивший” с утра и поэтому

добрый, мимоходом сказал Филиппу Дмитричу:

— Не робей; всыпят выговорешник для острашки — и все. Сам не заметишь, как отпыхаешься. С тебя

поллитру тогда.

Шашко сумрачно отворотился от него, а Малахаев пошел дальше, весело подрыгивая коленками.

Был здесь и Глеб Сбруянов, которого тоже ожидала накачка: заявление шофера требовало наконец своей

резолюции. Глеб рассеянно бродил по залу и поминутно взглядывал в окна: небо не внушало ему доверия. Хотя

еще не время, но как бы не пошел снег. В колхозе оставался на поле расстеленный лен; неприятное добавление

к жалобе шофера.

Наконец почти все собрались. Горушинский председатель колхоза-миллионера, осанистый мужчина,

начал рассказывать о своих успехах: как при помощи райкома они наняли экскаватор и по заготовкам торфа

вышли на первое место по области.

Гвоздев, который следил за ним, как кот за мышью, не выдержал и явственно пробормотал:

— Экскаватор? По-нятно. А мы на кобыле возим.

Он качает головой, вздергивает брови; губы морщатся в настороженной и презрительной усмешке. Глаза

его холодней, чем всегда.

— Имел я, товарищи председатели колхозов, большую ошибку, — продолжает горушинец, — в прошлом

году не сделал достаточных капитальных вложений.

— Все на трудодни пустил, — опять цедит Гвоздев.

— Нынче дал на трудодни по четыре рубля…

(“Минимум, только минимум!”)

— Стал я миллионер…

(“Я! Хоть бы сказал: мы. Сколько у них в прошлом году было? Миллион сто? Так у нас и то больше: один

двести! Автомашин четырнадцать… Ого! А у меня две”.)

— Как их приобретали? — переспрашивает горушинец. — Ну, есть такие, как бы сказать, внеплановые

пути. Возили в областной город раннюю капусту прямо на автомобильный завод.

(“Ну что ж, буду мотать на ус. Пусть потом мне Синекаев что скажет: отвечу — научился. Опыт

перенял”.)

Гвоздев не может сидеть спокойно, каждое слово колет его как иголками. Веки сощурены. Повышение

урожайности за счет озимых? Правильно. Севообороты освоены? Вдохнул тяжело, с крестьянским

вожделением: это основа.

— Раздельную уборку — всем рекомендую. Хлебу надо дать дозреть в валках. Даже при пропуске зерна

через сушилку самым добросовестным образом всхожесть семян теряется на десять-двадцать процентов.

Гвоздев уже кивает ему серьезно, вдумчиво, как товарищ товарищу.

Горушинец переходит к овощам: в этом году сажали без энтузиазма. Сбыт плохой. Горуши — городок

маленький, не то что Сердоболь. (Гвоздев шевелит губами, прикидывая, сколько бы мог он заработать на этом.)

— Имеем в колхозе двести двадцать дойных коров.

— Сила!

— Надаиваем, правда, мало. А вот наш сосед надаивает по четыре тысячи литров. У него силоса столько,

что он его продает. И я в том числе покупаю. Меня ругали также за свиноводство. Еще товарищ Синекаев ругал.

Это, пожалуй, верно. Строил овчарник, телятник, а за свинарник только нынче берусь.

Гвоздев сидит, упершись подбородком в скрещенные руки; пристальный взгляд мерцает.

— Колхоз телефонизирован, радиофицирован, построены водонапорные колонки. Мельница дает чистой

прибыли четыреста семьдесят рублей в день.

(Губы Гвоздева вздрагивают.)

Однако есть и такое явление: стали колхозники побогаче, шифоньеры завели, амбары хлебом на три года

вперед набили, и снизилась трудоспособность. Выходит, помногу давать на трудодень вредно.

(“А тебе не вредно получать две тысячи? Интересное рассуждение!” — Гвоздев полон гнева).

— Отходников было сто двадцать семь человек — все вернулись. Из десятиклассников трое поступили

учиться дальше, остальные остались в колхозе. Была Доска почета, сейчас ввели и звание “почетный

колхозник”; это значит — по мере надобности даем транспорт вне очереди бесплатно и две недели отпуска в

доме отдыха за счет колхоза. При болезни оплата семьдесят пять процентов.

Гвоздев громко сказал, не выдержав:

— У нас сто. А как плату за транспорт начисляете?

— Если минимум выполнен, то только за горючее, а если нет, то полный расчет, как такси.

— А где бензин достаете? — спросил Барабанов. — Наши больше на трассе с канистрой стоят.

У него тоже завистливо-пренебрежительное выражение на крупных губах. Выпуклые глаза осторожно

скрывают блеск, когда он обращается к гостю с просьбой.

— Не дадите ли нам семян люпина? Учитывая, что Кирилл Андреевич теперь в Сердоболе.

Горушинец смеется:

— Как приданое секретарю райкома?

Синекаев хитро подхватывает:

— Дашь взаймы, Николай Кузьмич, какому-нибудь нашему бедняку вроде Гвоздева? Он, бедняжка,

только-только на второй миллион перевалил.

Но Гвоздев, не смущаясь насмешками, записывает адресок под Черниговом, где горушинцы покупали

семена. За ним потянулись к карандашам и остальные.

И только Расцветаев, пока заменяющий редактора, сидит безмятежно, ни во что не вслушиваясь, ничего

не беря на заметку. Его голова, созданная при помощи циркуля, и мячики щек безмерно раздражают Синекаева,

он уже хочет на него обрушиться, но вспоминает, что здесь гости, и отводит взгляд.

…А Павел Владимирович Теплов сегодня уезжает. Синекаев сам выхлопотал ему почетный перевод в

большую московскую газету. В районе никто не возражал, все знали подоплеку: семью надо укреплять! Итак,