Гнев изгнанника

— Ты когда-нибудь задумывался о параллельных вселенных?

Я усмехаюсь и качаю головой.

— Нет, мисс Вечное Проклятие, но я уверен, что ты задумывалась, и сейчас расскажешь мне все об этом.

Фи не поднимает головы, даже не шевелится в моих руках, но я чувствую ее улыбку на своем плече, мягкую и мимолетную, как будто она все еще со мной, даже если ее мысли где-то далеко.

— Это теория, что каждый наш выбор создает другую вселенную, — шепчет она тихим, ровным голосом, как будто она думала об этом тысячу раз. — Когда я под кайфом, мне нравится думать, что где-то есть версия меня, с которой ничего этого не произошло. Где я другая. Более лучшая версия себя, может быть.

Я смотрю на нее, ее волосы рассыпаются по моей груди, отражая слабый свет рассвета. Ее лицо наполовину скрыто в тени, но я вижу усталость, запечатлевшуюся в линиях ее лица, тяжесть всего, что она несла так долго.

Это ломает что-то во мне – то, о чем я даже не знал, что еще можно сломать.

— Я давно перестал надеяться на лучшую жизнь, заучка.

Мой голос звучит грубее, чем я хотел, немного слишком резко, но это правда. Я никогда не верил во вторые шансы, по крайней мере, для таких, как я. Судьба плетет твою нить, а потом она запутывается так, что ее уже невозможно распутать. Это нельзя исправить. Я снова смотрю на горизонт, наблюдая, как свет ползет по верхушкам деревьев, отбрасывая на землю длинные, скелетные тени. Холод кусает мою кожу, но я его почти не чувствую.

Не с ней, прижавшейся ко мне, как будто мы единственные люди, оставшиеся в этом проклятом городе.

— А что, если где-то есть другая версия нас? Думаешь, во всех вселенных мы ненавидим друг друга?

Я не могу не рассмеяться:

— Судя по тому, как Рук Ван Дорен точит на меня зуб, я бы сказал, что эта семейная ненависть простирается на все вселенные.

— Это правда, — Фи фыркает, ее дыхание теплом обволакивает мою шею. — В одной из них мы могли бы быть совершенно незнакомыми людьми. Я могла бы быть твоей начальницей, или ты – моим надоедливым соседом. Столько разных возможностей, а мы застряли именно в этой.

Слова повисают в воздухе, тяжелее, чем должны. Может быть, потому что они правдивы. Из всех версий нас, которые могли бы существовать, мы застряли именно в этой. В той, где мы оба сломлены, оба изранены, оба слишком далеко зашли, чтобы когда-нибудь по-настоящему поправиться.

— Такова жизнь, — бормочу я. — Нить сплетена, запутана, оборвана. Ее нельзя перемотать. Нельзя исправить.

— Так давай создадим свою.

Я приподнимаю бровь, не совсем понимая, к чему она клонит.

— Я думаю, ты слишком много смотришь «Доктора Кто»…

— Я серьезно, придурок, — Фи сдвигается рядом со мной, слегка приподнимая голову, ровно настолько, чтобы взглянуть на меня сквозь завесу диких, спутанных рыжих волос.

На мгновение мир как будто замирает, застыв между угасающей ночью и надвигающимся рассветом, когда ее глаза встречаются с моими.

Зеленое морское стекло.

Точно такого же цвета, как те, что я находил на пляже с бабушкой, когда она еще была жива. Потерянные и выброшенные морем, когда-то острые, но сглаженные годами, проведенными в волнах, пока не превратились в гладкие, выветренные осколки.

Разбитые, но от этого еще более красивые.

У Серафины, черт возьми, были глаза, напоминающие мне единственный дом, который я когда-либо знал.

— Прямо здесь, прямо сейчас, мы никто. У нас нет прошлого. Нет фамилий. Ты просто Джуд. Я просто Фи. Мы можем создать что-то свое.

Фи говорит это так легко, как будто это самое простое в мире – просто забыть все, избавиться ото всей боли, всех шрамов и просто быть… нами.

Но это не так просто.

Не для нас.

— Просто заучка и одиночка, да? — бормочу я, кусая внутреннюю сторону щеки, чтобы не улыбнуться ее усталым глазам.

— Да, — Фи слегка кивает. — Наша вселенная, одиночка.

— Наша вселенная, заучка.

Слова вырываются из моего горла, как лезвия бритвы.

Трахать Фи – это одно. С этим я могу справиться.

Позволить ей излить на меня свою травму, чтобы помочь ей нести ее бремя? Легко.

Я могу отгородиться, держать дистанцию, притворяться, что это всего лишь пересечение страданий и сексуального напряжения.

Но это? Разговоры о вселенной до рассвета? Вступать с ней в эмоциональную связь? Позволить себе почувствовать что-то большее, чем неприязнь и сексуальное влечение?

Это приглашение к разрушению моей жизни.

Нам не суждено жить долго и счастливо. Черт, нам едва ли удастся стать друзьями.

Мы – трагедия.

Как Хитклифф и Кэтрин, навсегда запертые в жестоком танце страсти и разрушения, разрывающие друг друга на части, потому что не умеют любить без крови.

Мы – тот случай, о котором людей предупреждают; тот, который изучают в классах с нахмуренными бровями и спрашивают:

— Как все так плохо закончилось?

Мы не созданы для мягких концовок. Мы созданы для катастроф, для таких связей, которые оставляют шрамы, которые преследуют тебя еще долго после того, как была перевернута последняя страница.

Я знаю это.

И все же остаюсь.

Потому что мое глупое, тупое, чертово сердце все еще хранит крошечную надежду. Мерцание света, что, может быть, это наш мир.

Может быть, в этот крошечный, мимолетный момент на вершине водонапорной башни мы сможем переписать все. Мы сможем создать что-то свое, что не принадлежит никому другому.

И это все, чего я когда-либо хотел. Что-то, что принадлежит мне. Только Джуду.

Я остаюсь, потому что впервые я вижу ее – настоящую. Хрупкие, разбитые части, которые она так долго скрывала, обнаженные в бледном свете рассвета. Но я знаю, что этот момент, этот редкий взгляд на ее сердце, мимолетен. Это как наблюдать за солнечным затмением – коротко, захватывающе и настолько хрупко, что если я моргну, оно исчезнет.

Завтра стены снова поднимутся. Она уйдет в тень, в безопасность доспехов, которые она строила годами, а я останусь здесь, гадая, увижу ли я ее когда-нибудь такой снова.

И, как солнечное затмение, это оставит мне только воспоминания о чем-то прекрасном и недосягаемом.

Фи вздыхает, прижимается головой к моему плечу, когда первые лучи солнца начинают пробиваться из-за горизонта.

— В этом мире ничто не делает нас друзьями, Джуд.

— Я и не мечтал об этом.

Что бы это ни было, кем бы мы ни были, это не дружба. Это что-то более запутанное, мрачное и, вероятно, разорвет нас обоих, прежде чем закончится.

Но пока я буду наслаждаться этим моментом – тишиной, болью и нашей мимолетной вселенной, дающей мне возможность увидеть краткое затмение ее жестокого сердца.