Гнев изгнанника

Я стою, застыв, наблюдая за всем этим, а пульс стучит в ушах. Прилив ярости, который удерживал меня на ногах, исчезает, и я теряю равновесие, как будто пол провалился под ногами.

Это не паника.

Это удушающая черная дыра, всасывающая весь свет, пожирающая все, пока не остается ничего, кроме тьмы. Мой разум закручивается, распадается на части, и как бы я ни пыталась удержаться, нити выскальзывают из моих пальцев.

Окли ускользает, его усмешка замазана кровью, и он исчезает в толпе. Но я не могу сосредоточиться на нем, больше не могу. Есть что-то гораздо более удушающее, чем моя ненависть к нему – что-то, что сжимает мою грудь, как тиски.

Джуд.

Он не был соучастником.

Он не знал.

Я зря его ненавидела, зря отталкивала, наказывала за преступление, которого он не совершал.

Ярость, за которую я цеплялась, ложь, оправдывающая расстояние между нами, рушится в прах, разлетаясь вслед за этой жестокой реальностью. Ее тяжесть давит на меня, так тяжело, что кажется, будто сам воздух превратился в осколки стекла, слишком острые, чтобы их можно было вдохнуть.

Я не могу дышать, черт возьми.

— Фи, посмотри на меня.

Голос Джуда прорезает безумие, но этого недостаточно. Я все еще падаю в спираль, разваливаясь на части. Мои руки дрожат, пальцы трепещут, когда я пытаюсь ухватиться за что-то твердое, что сможет удержать меня.

Затем его теплые и твердые руки ложатся на меня, обнимая мое лицо. Его глаза, похожие на грозовые тучи, мерцают от беспокойства, ища мои, бурные голубые вихри, смешанные с темным, тяжелым весом грозовых облаков.

Они напоминают мне небо сразу после ливня, такую бурю, которая оставляет мир мокрым и дрожащим, но тихим, почти спокойным. Моменты сразу после того, как дождь перестает идти, когда все кажется на грани разрушения, но еще не разрушилось.

— Ты не знал, — выдавливаю я, слова едва слышны, разбиваясь между нами. — Ты не знал, Джуд…

Вес этих слов обрушивается на меня, как приливная волна, моя грудь сжимается от осознания того, что я наделала.

Я превратила Джуда Синклера в изгнанника, и все зря.

Натравила на него копов, и все зря.

Его семейный дом сгорел дотла из-за лжи.

Моей ложью.

— Заучка, послушай меня…

— Я не могу, — выдыхаю я, качая головой. Паника бурлит внутри меня, чувство вины поднимается, как наводнение. — Не могу. Не здесь. Мне нужно уйти.

Я пытаюсь вырваться из его объятий, но Джуд не отпускает меня.

Его руки скользят к моим волосам, пальцы запутываются в длинных прядях, удерживая меня на месте. Прижимая мою спину к стене, он остается непоколебимым перед моей паникой.

Я физически не могу дышать под тяжестью его взгляда.

Мне нужно, чтобы в них жила ненависть, чистая и абсолютная, потому что она заслуживает места в моей душе. Он заслуживает того, чтобы я презирала его за то, что сделала, за то, что сотворила с ним, но вместо этого я чувствую только темную, дикую печаль, которая поглощает весь свет.

— Мне нужно уйти, — шепчу я, но это звучит скорее как мольба, как будто я прошу его позволить мне исчезнуть в ночи.

Я чувствую себя обнаженной, ранимой, все нервы на пределе, готовые сорваться.

Я не хочу делать это перед всеми этими людьми. Перед моими друзьями. Перед ним.

— Нет, — его голос низкий, грубый, как гравий, скрежещущий по асфальту. От него по моему телу бежит дрожь. — Ты не уйдешь одна.

Джуд скользит большим пальцем по уголку моих губ, его прикосновение легкое, как перышко. Его нежность почти заставляет меня рассмеяться, тихий, горький смех застревает в горле.

Как такие руки – ласковые, способные писать стихи, оставлять нежные отпечатки на моей коже – могут быть теми же руками, которые могут бросить взрослого мужчину в стену, как будто он ничто? Как они могли убить человека?

Эти руки превратились для меня в нечто жестокое.

Все потому, что я оставляю после себя разрушение. Бедствие, написанное на трещинах моей кожи, а его руки следуют за мной, убирая развалины, которые я никогда не хотела создавать, но не могу остановиться.

Все, что я делаю, – это приношу жестокость. Ломаю вещи. Разрушаю людей.

Я качаю головой, паника снова поднимается в горле.

— Джуд, пожалуйста, я не могу…

Он делает шаг ближе, перекрывая мне дорогу, и я чувствую, как от него исходит жар, его грудь касается моей, он так близко, что мир сужается до этого – его присутствия, его голоса, запаха дождя перед молнией.

— Ты уйдешь со мной, — говорит он, и в его голосе слышны приказ и обещание. — Или пойдешь за Атласом. Но ты не выйдешь отсюда одна. Не сегодня, Фи.

— Ты мне не нужен, — выдавливаю я, скрежеща зубами ото лжи, цепляясь за слова, которые повторяла себе годами. — Мне никто не нужен. Я справлюсь сама.

Его пальцы закручиваются под моим подбородком, поднимая его, пока я не вынуждена встретить его взгляд. В нем нет мягкости, нет места для споров, только что-то дикое и безжалостное.

— Ты уйдешь со мной или не уйдешь вообще.

— Мне не нужна твоя помощь, — шепчу я, но слова дрожат, хрупкие, и мы оба это знаем.

Глаза Джуда темнеют, в их глубине мелькает что-то первобытное, и он делает еще один шаг ко мне. Его лоб касается моего, и между нами пробегает электрический разряд.

— Нет, нужна, — шепчет он, и его голос, низкий и хриплый, скользит по моим губам. — Ты сама о ней просила. Это видно в твоих пропитанных трагедией глазах.

Я должна отстраниться, говорю я себе.

Я должна вырваться из его притяжения, но не могу.

Я прикована тяжестью его взгляда, притянута интенсивностью, горящей за его глазами, похожими на грозовые тучи. На мгновение все остальное – вечеринка, шум, люди – исчезает, превращаясь в далекий гул, как будто нас поглотила вселенная, в которой существуем только мы с ним.

— Ты можешь ненавидеть меня сколько угодно, но твое злое сердце? Оно жаждет нежности, — Джуд делает паузу, его большой палец медленно и намеренно проводит по моей челюсти, и я чувствую, как учащается мой пульс. — Позволь ему, Фи. Позволь ему быть нежным, только на этот раз. Ты заслуживаешь этого. О том, что это я, побеспокойся позже.

Джуд знает.

Он знает, что я не могу убежать к кому-то другому. Он единственный, кто знает, что терзает меня изнутри, единственный, кто стоит рядом со мной на руинах всего, что я пыталась удержать.