Гнев изгнанника

Слова проникают в мою кровь, как медленный, тихий наркотик, теплый и тяжелый. Я кусаю губу, пытаясь удержаться в настоящем, удержать эту редкую мягкость. Я просто хочу остаться здесь еще на немного. Где возможности мира снова кажутся бесконечными и не такими чертовски устрашающими.

— Взгляни на себя, — шепчет он, отрывая взгляд от телефона и встречая мой, его брови дергаются. — Прорастаешь сквозь каждый из швов. Разруха цветет, расцветая из собственных оков.

Я встречаю его взгляд, не зная, что сказать, и даже не зная, нужно ли что-то говорить.

Между нами есть что-то нежное, хрупкое и невысказанное, как само утро – начало, конец и что-то еще, что никогда не сможет существовать за пределами нашей вселенной.

— Черт, — шиплю я, когда гаечный ключ в моей руке выскальзывает и с грохотом падает на бетонный пол.

Резкий лязг возвращает меня в реальность, прорезая туман воспоминаний, как холодная струя воды. Я сильно моргаю, пытаясь сосредоточиться, пока знакомый запах моторного масла и металла окутывает меня, как старый друг.

Я наклоняюсь, чтобы поднять инструмент, задерживаясь на мгновение, чтобы подумать, не ударить ли им себя по голове, прежде чем выдохнуть с досадой.

Вот почему мы не позволяем воспоминаниям захватывать наш мозг, когда работаем с инструментами, Фи.

В гараже тихо, через широкие окна проникают лучи позднего солнца, отбрасывая длинные тени на пол. Постеры с легендами автоспорта и детские трофеи Рейна загромождают стены и полки, а старые запчасти разбросаны по бетону в ожидании, когда кто-нибудь вдохнет в них новую жизнь.

Этот гараж – не просто мастерская. Это дом.

Место, где папа научил меня менять первое колесо и где Рейн однажды бросил мне вызов лизнуть выхлопную трубу, чтобы доказать свою любовь к машинам. Я, конечно же, сделала это, но только потому, что мне было шесть лет и я по глупости решила произвести впечатление на старшего брата.

Я возвращаю ключ на место, обхватив его пальцами с привычной легкостью. Движения ровные, механические – я знаю эту машину лучше, чем большинство людей. Это тот самый Nissan, над которым я работаю со старших классов. Я месяцами умоляла маму выкупить его для меня со свалки, отчаянно желая восстановить его с нуля.

И я сделала это.

Деталь за деталью, пока Silvia не стала такой, какой я представляла себе машину своей мечты. На номерных знаках было четко написано «Vixen» – отсюда и мое странное прозвище.

Но даже здесь, с успокаивающей тяжестью инструментов в руках и запахом свежего масла в воздухе, я не могу избавиться от призрака Джуда Синклера. Он витает в глубине моего сознания, постоянно присутствуя и не давая себя игнорировать. С той ночи у водонапорной башни он был везде и нигде одновременно – витал на краю, никогда не приближаясь настолько, чтобы его можно было коснуться, но всегда достаточно близко, чтобы его можно было почувствовать.

Он дает мне пространство, держится на расстоянии. Я знаю, что это намеренно. Он позволяет мне приблизиться к нему, разрешает контролировать ситуацию, защищая мою гордость от необходимости отвечать за то, что произошло той ночью.

Это доброта, которой я не заслуживаю.

Я затягиваю последнюю свечу зажигания, пальцы двигаются автоматически, а мысли возвращаются к тому беспорядку, который мы устроили в наших жизнях. Джуд и я сейчас плаваем в опасных водах, и я, блять, не имею ни малейшего представления, как в них плавать. Мы пересекли черту – черту, которую я не должна была переступать, которой плевать на наши фамилии и на историю, текущую в наших венах.

Джуд был готов позволить мне ненавидеть его. Он был готов стать злодеем в моей истории, чтобы я не столкнулась с худшими сторонами самой себя. Он позволил мне винить его во всем, только чтобы я не столкнулась с собственным чувством вины за пожар.

Я не заслуживаю его прощения за тот день и за цепь событий, которые он вызвал в его жизни. Но он все равно простил меня, как будто это было самой естественной вещью в мире.

И я не знаю, что с этим делать.

Ключ снова соскальзывает, моя рука неловко пытается отрегулировать угол. Я тихо ругаюсь, встряхивая ладонь, чтобы избавиться от боли, и снова сосредотачиваюсь на двигателе.

Вся моя жизнь в Пондероза Спрингс научила меня, кто такая семья Синклеров. Это бесхребетные, подлые люди, не знающие ни пощады, ни сожаления за хаос, который они сеют вокруг себя.

Но с тех пор, как Джуд переехал сюда, он показал мне, что он не такой.

Ни в чем.

Да, он жестоко убил человека голыми руками, но он сделал это, чтобы защитить меня. Чтобы никто не причинил мне вреда.

А на той водонапорной башне? Он был так чертовски нежен со мной.

Когда я меньше всего этого ожидала, когда я даже не осознавала, как отчаянно я в этом нуждалась, он дал мне место, где я могла быть настоящей, лишенной всех масок и притворства, которые я создавала на протяжении многих лет.

Там, на башне, когда на горизонте зарождался рассвет, я позволила всему выйти наружу. Я обнажила все свои уродливые стороны. И Джуд даже не вздрогнул. Он не пытался приукрасить или исправить что-либо.

Он просто остался, и его молчание было более утешительным, чем любые слова.

Несмотря на все слухи, все предупреждения, я больше не могу его ненавидеть.

Независимо от того, как сильно моя фамилия диктует, что я должна.

Независимо от того, насколько я стала жесткой по отношению к внешнему миру, внутри меня все еще бьется тихое, нежное сердце. И оно отказывается его ненавидеть. Не тогда, когда он единственный за четыре года, кто заставил меня почувствовать себя в безопасности.

Легкое потягивание за наушник вырывает меня из спирали предательских мыслей, и в тот момент, когда я улавливаю запах табака и дыма, мои щеки заливает жар.

Поймана – не сделав ничего. Но это только потому, что человек, стоящий сейчас рядом со мной, обладает нервирующим талантом читать мои мысли.

— Так и знал, что найду тебя здесь.

Голос отца теплый, немного уставший и очень знакомый. В нем слышится тяжесть слишком большой ответственности, как будто на его плечах лежит груз долгого дня в суде.

Я поднимаю глаза из-под капюшона и вижу его в рабочей одежде – расстегнутый галстук, закатанные рукава рубашки, обнажающие татуированные руки, морщины после долгого дня, смягченные тусклым светом гаража.

Он выглядит неуместно среди масла и грязи, как судья в святилище из стали. Но в нем есть что-то, что подходит этому месту, как будто это пространство знает его – помнит того человека, которым он был до того, как жизнь легла на его плечи.

— Длинный день, судья? — дразню я его, улыбаясь.