Гнев изгнанника
Шрифт:
Глава 22
Язычники
3 ноября
Групповой чат «Язычники»
Королевская задница: В субботу открываются порты. Заезд на 1/8 мили. Четыре машины на стартовой линии. Хочу поохотиться на новых гонщиков – есть желающие?
Нор: Давно не видеал, как придурки врезаются в контейнеры. Я с тобой.
Джуд: Надо
Эззи: У меня концерт до полуночи, но не волнуйтесь, после я благословлю вас своим присутствием. Может, даже автограф вам дам.
Королевская задница: Только на что-нибудь мягкое, чтобы я мог им свою задницу подтереть.
Энди: Чувак, фу.
Энди: Сегодня буду с Эззи в «Роще». Потом присоединюсь, но в очередь сегодня не встану. Ненавижу этот порт. Это как гонки на водных лыжах.
Королевская задница: Капитан команды без яиц, Дром.
Эззи: Джуд в деле. Можешь с ним в пару.
Нор: Я что, пропустила голосование о дружбе с Синклером?
Королевская задница: Эззи с ним теперь лучшие друзья. У них одинаковые браслеты дружбы.
Эззи: Не забудь, что я только на прошлой неделе поделился с ним своим плейлистом на Spotify. Завидуешь, Рейнбоу?
Атти: Я только что очнулся от комы. С кем мы будем в команде?
Атти: Эз участвует?
Атти: Если нет, я могу присоединиться?
Глава 23
Судья
Фи
7 ноября
— Потеря для МТИ, — размышляет он, и на его губах появляется ленивая улыбка. — Кто бы не хотел девушку, которая в пьяном виде прочитала первые пятьдесят цифр числа пи, только чтобы заставить меня замолчать?
Солнце уже полностью взошло, его свет безжалостно растянулся над городом внизу, яркий и неумолимый, стирая все тени, в которых мы когда-то прятались. Здесь, наверху, я все еще чувствую себя в коконе, защищенной от суровости дня.
Я смеюсь, подтягивая колени к груди, пытаясь прогнать холод, проникший в кости.
— Лесть работает только тогда, когда она искренняя, Синклер.
Металлический привкус ржавчины смешивается со слабым запахом худи Джуда, которое я надела – книги в кожаном переплете, пропитанные чернильным запахом «Черного льда», который висит в воздухе, как дым. Он прислонился к перилам, его силуэт выделяется на фоне бледно-голубого неба.
Это успокаивает, обволакивает меня, приближая ко сну.
Я не хочу уходить. Еще несколько минут.
Джуд прислонился к перилам, его расслабленный силуэт вырисовывается на фоне бледного неба, на губах играет улыбка.
— Я написал тебе чертово стихотворение прямо здесь, в восемь утра, заучка. Не знаю, насколько еще искренним я могу быть.
— Ты уже закончил его?
Его пальцы замирают над экраном, в глазах мелькает неуверенность. Мягкий свет его телефона соперничает с утренним солнцем, и он выглядит так, будто застрял между двумя мирами.
Через мгновение он протягивает мне телефон, и это молчаливое приглашение кажется тяжелым – не из-за самих слов, а из-за того, что они могут означать.
— Зачитай мне его вслух, — мой голос звучит сонно, я прижимаюсь щекой к коленям, усталость в костях делает все вокруг мягче, медленнее.
— Да, Ваше Высочество.
— Придурок.
— Ты хочешь, чтобы я прочитал его, или нет?
— Да, прости, — на моих губах появляется сонная улыбка. — Сцена твоя, поэт-лауреат.
Солнечный свет проникает сквозь его волосы, делая их почти золотыми, что резко контрастирует с чернилами, обвивающими его руки.
— Как растение, что ищет простор в горшке слишком малом,
Корни, к уюту привыкшие, душат твой путь к переменам.
Ты жаждала первой трещины, молила о боли жестокой.
Девочка в западне, твои очи молили о муке глубокой.
Так жаждешь ли почву мою, что пропитана горем и болью?
Он начинает медленно и осторожно читать, слова легко срываются с его губ. Хотя стихотворение было написано внезапно, он читает его так, будто всю жизнь этим занимался.
Я едва сосредоточиваюсь на строках, слишком отвлеченная тем, как он выглядит в раннем свете. Солнце освещает шрам под его губой. Сегодня я узнала, что он получил его, когда впервые поехал на велосипеде.
— Девчонка, ставшая древом, ты видишь, как прекрасно мне твое крушение?
Ветви к небесам рвутся, но цели той нет, и не будет решения.
Корни копают вглубь, ища то, чего нет и нигде не найти.
Я смотрю на него – на его губы, слегка напрягающиеся при каждой строке, на пальцы, слишком крепко сжимающие телефон. Синие синяки на его костяшках должны были сделать его более суровым, грубым, но вместо этого они добавляют ему нежности.
Джуд – как потрепанный роман, с потертыми краями, но все еще достойный прочтения.
— Чувствуешь ли? — спрашивает он, смягчая тон. — Как треск внутри, раскол, под тяжестью грез и пути?