Гнездо Большой птицы

В квартире тревожная предрассветная тишина. Кушен внимательно прислушивается, не раздастся ли голос сестры, но похоже Лаванда глубоко спит. Кушен снова прикрывает глаза и снова с насыщенной яркостью видит черное дуло, почти изящную линию ствола, черные пальцы, сжимающие его, жидкое серебро расслаивающейся в пространстве пули, кораллово-красные брызги крови.

Прошло уже две недели, но это…

Похоже, теперь это навсегда с ним.

Лосток смотрел на него безучастно и немного обижено. Может, будь у него еще возможность говорить, он спросил бы почему. Почему ты их не остановил, брат? Разве я когда-нибудь делал тебе плохо?

Делал.

Ты привел меня сюда, ты втянул меня в Стаю, хотя я этого не хотел, ты продал мою жизнь за сто двадцать королей.

Южанин опустил пистолет, и на его лице не было ничего, кроме печали. Наверное, он тоже спрашивал почему?

– Он хорошо нам служил, – пробормотал он. – Правое крыло будет недоволен.

– Тебя не спросили, – огрызнулся Крыло, но, кажется, вид крови его тоже потряс. – Пошел, – он кивнул в сторону лифта. Но выражение растерянности и затаенного страха никуда не делось с его лица.

Кушен сердито стирает слезы, но они не останавливаются. Он не смог сказать Лаванде, что Лосток больше не вернется домой.

– Думаешь, это шутки? – Крыло зло всматривался в напряженную фигуру Лостока. – Ты, выблядок, думаешь, это шутки? – голос мужчины взлетел почти до визга. Он стал еще больше похож на обозленную крысу, загнанную в угол.

– Да я вообще под другим крылом хожу, – Лосток вскинулся, но руки его даже не дернулись в сторону защитных артефактов на запястьях.

– Ты ко мне пришел, – процедил Крыло. – Помнишь?

Кушен поднимает руку и осторожно прикасается к перебинтованному плечу. Там, вгрызаясь в кожу, сидит татуировка пера.

– Это дурно закончится, – пробурчал гигант, опускаясь у распростертого тела Лостока. – Это очень дурно закончится.

Большие черные пальцы закрыли Лостоку глаза.

Но ничего не закончилось. Кушена отвели в подвал, впихнули в руки крупный самоцвет и потребовали произнести слова. Там, в чистом сиянии хаотического излучения, он сам захлопнул решетку своей тюрьмы.

Как будто выбор был?

Ничего не было.

Кушен со злостью бьет тощую подушку, но слезы продолжаю течь. Кушен закусывает губу, чтобы не разрыдаться в голос.

Две недели прошли, место отчаянного отупения заняли постоянные страх и горе.

Горе не по брату.

Горе по собственной упущенной жизни.

Лаванда все еще ничего не знает, но, кажется, начала догадываться. Вчера она даже спрашивала, куда подевался Лосток, но Кушен только качает головой. Горло сжимают страх и клятва, подкрепленная самоцветом.

Если бы он только не сон, которого он лишается вместе со своей жизнью. Кошмары подтачивают его, хотя еще ни одного заказа ему не дали. Две недели молчания. Кушен даже не знает, может ли он начать искать какую-нибудь подработку (потому что долго перебиваться макаронами и подгоревшими бобовыми котлетами не получится, у него уже впадины на щеках размером с долину Хвостов), или его могут застрелить за то, что он потратил свое время не на работу для Стаи.

Кушен встает, с трудом натягивает грязные штаны и тащится на кухню. Из окна видна только соседняя панелька и чахлая зелень между домами. Почти весь газон запаркован дешевыми малолитражками. В воздухе висит бледная дымка тумана, но небо уже посерело, наливаясь предрассветной тяжестью.

Отчаянно зевая, Кушен наливает воду из-под крана в чайник, мельком смотрит на календарь, и его пронзает воспоминание. Сегодня должны объявить, кто поступил в университет.

Кушен замирает, так и не поставив чайник на плиту.

Ну не убьют же его за то, что он отлучится из дома на несколько часов? Перед глазами мелькают кораллово-красные брызги крови.

Кушен судорожно вздыхает.

С другой стороны, Стая же выиграет от его учебы в университете. И Крыло говорил об оплате учебы. До того, как убил его брата.

Лаванда просыпается от свиста чайника или от того, что он слишком громко расхаживает по кухне. Выползает из своей комнаты и недовольно смотрит на старшего брата. В растянутых трениках и без косметики она выглядит на свои шестнадцать. Кушен с трудом может поверить, что эта девочка оденет короткую юбку и вечером уйдет на улицу.

– Ты такой громкий, – говорит она. – Тише, разбудишь девочек.

Кушен криво улыбается.

– Не хочешь рассказать, что у тебя случилось? – спрашивает Лаванда. Это первый раз за несколько недель, когда у них есть время и силы на разговоры.

Кушен отрицательно крутит головой.

– Такое лучше никому не говорить, – хрипло отвечает он. Само вырывается, как и нервный смешок затем.

– Тебе нужна помощь? – хмурится Лаванда.

– Ты вряд ли сможешь помочь.

Мгновение Лаванда внимательно всматривается в его лицо. Понимание мелькает в ее глазах вместе с ужасом, она прикрывает рот ладонью.

– Лосток втянул тебя в Стаю?

– Лосток втянул меня в Стаю, – повторяет Кушен.

– Блядь!

– Тише, разбудишь девочек, – ухмыляется Кушен.

Странно, но с признанием становится легче, словно из груди вытащили гигантский кол. Хотя глаза начинает отчаянно щипать.

– И что ты должен делать? – любопытно спрашивает Лаванда, кажется, будто потрясение просто не может в ней долго задержаться, но затем быстро поднимает ладони перед грудью. – Не надо, не говори. Не хочу знать, что за дела у Стаи.

– Я и сам не знаю, что за дела у Стаи, – мрачно отвечает Кушен. – Они уже две недели со мной не связывались.

– А как связываться, сказали? – хмурится Лаванда.

– Неа, – Кушен снова отворачивается к окну.

Лаванда наливает им чай в привычно щербатые кружки, ручки отколоты.

– Я так хотел убраться из всего этого, – тоскливо говорит он. – Я хотел стать уважаемым человеком…

– А здесь ты не заслуживаешь уважения? – резко обрывает его Лаванда. – Что за нытье, Кушен? Мы все тут живем.

– Это не жизнь, – тихо возражает Кушен. Он резко поднимает голову и впивается взглядом в сестру. – Ты и сама это знаешь, иначе не глотала бы крошку самоцветов.