Год Иова

— Это мой отец, — сказал Джуит.

Он встал с резной софы, на которой сидела актриса средних лет с чашкой так называемого чая. Из мрачного освещения сцены он вышел на светлый прямоугольник, который тянулся по полу от входной двери.

— Что случилось? — спросил он.

— Я не хочу говорить об этом здесь, — сказал ему отец, переводя дыхание. — Пойдём со мной. Возьми куртку. Идёт дождь. Ты уже сюда не вернёшься.

Он посмотрел в полумрак за спиной Джуита. Вряд ли он что-то разглядел.

— Я забираю Оливера с собой. Это семейное дело, прошу меня извинить.

Его манеры никогда не изменяли ему. Джуит нашёл свою куртку в куче других на полу и вышел на лестничную площадку. Его отец аккуратно закрыл за ними дверь. — Пойдём, — сказал он.

— Да что случилось? — спросил Джуит, надевая куртку.

— Уж больно захудалое место для театра. — Отец Джуита начал спускаться вниз. — А ты всегда рассказывал о ярких огнях.

Он покосился на засиженную мухами лампочку в сорок ватт на потолке. Его голос отдавался эхом в холодных стенах.

— Уж больно мрачная атмосфера. И ты хочешь провести в ней всю жизнь?

— Что-то со Сьюзан? — спросил Джуит. Со Сьюзан всегда что-то случалось.

— Что-то с тобой, — ответил его отец. — Идём же.

Джуит насторожился. Никогда раньше отец ни слова не говорил в пику амбициям сына. Эндрю Джуит был здравомыслящим человеком, но если его сын пожелал стать актёром, а дочь — художницей, пусть это будет на их усмотрение. Он вовсе не относился к этим желаниям холодно. Он доброжелательно прислушивался к их чаяниям и надеждам, гордился их маленькими победами, симпатизировал тому, как они преодолевали трудности. Правда, в последний раз это было давно. В силу обязанностей, которые возложило на него военное положение, он мало времени уделял семье. К этим обязанностям он относился серьёзно. Из-за того, что он совмещал юридическую практику с этой работой, у него оставалось не так много времени даже на сон. Он ждал Джуита на нижней ступени лестницы.

— Ты знаешь Гарольда Кокрейна?

Это был настоятель церкви Св. Варнавы, аккуратный и худощавый, с тонкими усиками и в очках без оправы. Он владел агентством по продаже автомобилей и служил заутреннюю молитву по воскресеньям высоким писклявым голосом. Джуит кивнул:

— Конечно.

— Он работает в призывной комиссии, — сказал Эндрю Джуит и стал спускаться по следующему лестничному пролёту.

Джуит похолодел.

— Ты знал об этом? Думаю, ты должен был это знать, — сказал Эндрю Джуит.

— Я не понимаю, — сказал Джуит.

Он остановился на площадке и смотрел, как его отец спускается вниз, останавливается и оборачивается к нему. Джуит спросил:

— О чём ты говоришь?

— Он позвонил мне сегодня, — ответил Эндрю Джуит. — И попросил прийти на призывной пункт. Я пришёл. Он показал мне твою бумагу.

— Нет. — Джуит схватился рукой за липкие деревянные перила. — Он не имел права. Это незаконно.

Эндрю Джуит разочарованно улыбнулся.

— И что же ты предлагаешь? Чтобы я отвёл его в суд и разнёс эту историю по всем газетам? Не думаю. — Он отвернулся. — Он счёл, что обязан сказать мне об этом, как другу.

Теперь он пропал из виду. Он уже спускался по следующему пролёту. Джуит тупо спускался следом.

— Как отец отцу.

Звук шагов прервался. Он ждал. Джуит спустился на третий этаж. Он посмотрел на своего отца.

— Он сделал это и ради тебя, — сказал Эндрю Джуит. — Потому что ты вряд ли осознавал, что делаешь.

— Это не его дело, — сказал Джуит.

— Он не хочет, чтобы ты оказался в тюрьме, — сказал отец. — Лгать, чтобы уклониться от призыва в армию — серьёзное преступление.

Джуит не хотел этого говорить, но ничего другого ему на ум не приходило.

— Я не солгал. Я сказал правду.

— Что ты… — красивое осунувшееся лицо Эндрю Джуита побледнело, дёрнулся левый глаз. Он подбирал слова. — Что ты сексуально ненормален? Это смешно. Разве ты не знаешь, на что похожи люди этого сорта? Тот жалкий Ле Клер, много лет назад? Оливер, я сталкивался с гомосексуалистами — юристам часто приходится иметь с ними дело. Между тобой и ними нет ничего общего. Как ты мог обойтись так со мной и с матерью? И с бедной Сьюзан, которой и без тебя здорово достаётся. Кто вбил тебе в голову этот бред?

Разговор подошёл к опасной черте, которую Джуиту переступать не хотелось.

— Это не бред, — устало сказал он. — Я именно такой и всегда был таким. Я должен был сказать об этом тебе, но я боялся, как ты к этому отнесёшься. И я был прав. Видишь, как ты отнёсся? Ты меня презираешь.

— Я презираю ложь и презираю то, из-за чего ты солгал. Ты должен был сказать мне о том, что боишься. Я бы тебя понял. Каждый мужчина может иногда испугаться. Я бы не стал тебя винить. Мы бы поговорили, и ты бы не поступил так отвратительно. — Он посмотрел наверх, мимо Джуита. — Кто-то оттуда сверху подал тебе такую идею? Какой-нибудь ублюдок вроде Ле Клера, да? Театры полны таких. Что ж, ты сюда больше никогда не вернёшься.

Его голос и взгляд были суровыми. Глаз продолжал дёргаться.

— Ты меня понял? Никогда. — Он резко отвернулся и вновь стал спускаться. — Игра на сцене для тебя закончена. Ты должен увидеть реальную жизнь.

Он дошёл до площадки и снова исчез из виду, но его голос продолжал оглашать лестничную клетку. — Ты думаешь, это кому-то нравится? Ты думаешь, кому-то нужна эта страшная война?

Было поздно. Движение на Маунтин-стрит почти прекратилось. Светофоры сигналили в никуда то красным, то зелёным, то жёлтым — сигналы были словно голоса людей, которые разговаривают сами с собой. Моросил дождь. В канавах журчала сточная вода. Джуит плёлся по лужам на тротуаре вслед за отцом, подняв ворот куртки и сунув руки в карманы. Он думал, почему отец запарковал машину так далеко. Но это не имело значения. Наверное, отец сначала проехал мимо нужного дома. Должно быть, он злился куда больше, чем с виду. Он всегда умел себя сдерживать. Этому его научили залы суда. Он открыл дверь Джуиту, а когда тот сел, захлопнул её. По дороге домой он сказал:

— Гарольд Кокрейн согласился собрать призывную комиссию на совещание по поводу глупости, которую ты совершил вчера утром. Завтра в семь утра. Это занятые и ответственные люди. Они пожертвуют своим временем. Поэтому ты должен встать, вымыться, одеться и быть готовым к шести тридцати. Мы проведём эту позорную процедуру и вернём тебе доброе имя. Ясно?

Джуит поворачивает на Деодар-стрит и удивляется. Напротив гаража, где он обычно паркует машину, встал фургон. Под крышей кузова он видит двухметрового негра. Загорелые юнцы выносят из гаража огромный продолговатый тюк, завёрнутый в коричневую бумагу и перетянутый бечевой. Негр принимает тюк и укладывает в кузов. Это гобелен Сьюзан. Подъехав ближе, Джуит видит, что в кузове скопилось уже много таких тюков. Он отыскивает свободное место на улице, паркует машину, берёт пиджак и бумажные пакеты с собой и подходит к грузовику. В воздухе пахнет камфарой. Чтобы пробраться к цементным ступенькам, Джуиту надо обойти боком высокую белую кабину фургона. Ступени надо бы подмести. Он подметёт их сегодня, когда сделает всю работу по дому. Он поднимается по ним вверх, порою слегка поскальзываясь на буром ковре хвойных игл.

В три часа утра он стоял на аллее, где у кирпичной стены пекарни спал хлебный фургон. А у его ног стоял рюкзачок. Моросил дождь, и капли падали ему на лицо. Он смотрел на окно Джоя. Аллея была асфальтирована, но местами попадались островки гравия. Он нагнулся и поднял пригоршню. Если он швырнёт их Джою в окно, тот, может быть, проснётся и выглянет, и Джуит подаст ему знак, чтоб он спустился вниз. Но он боялся попасть не в то окно. Или разбить окно Джоя — тогда он разбудит их всех. Так он стоял в нерешительности под окнами в дождевике и шляпе, которую отец надевал на рыбалку. Вдруг в одном из окон загорелся свет. Вскоре свет загорелся и в окне Джоя. Джуит забыл, что они начинали работу рано. Он ушёл.