Год Иова

Билл качает головой и смеётся. Он терпелив. Джуиту не хочется испытывать его терпение, и он увозит его из школы. Они едут к подножью гор. В подножье он проезжает по окраинным улицам. На некоторых всё ещё стоят старые невысокие дома, на некоторых — многоквартирного корпуса.

— По этим улицам я развозил газеты. «Курьер Кордовы». По полтора-два часа, каждое утро. Платили всего несколько долларов в неделю, но тогда эти несколько долларов чего-то стоили. Клиенты у отца были, но не все они могли заплатить. В большинстве своём это были фермеры. У нас всегда были молоко и свежие яйца. Один из них платил мёдом и лимонами. Лето тридцать пятого года. С тех пор я не ем ни лимонов и ни мёда.

— Хочешь сказать, что вы бедствовали?

— Только не тебе, Билл, — говорит Джуит. — Только не тебе.

Билл становится мрачным, и Джуит хочет, чтобы он улыбнулся снова.

— Когда я развозил эти чёртовы газеты, я всегда испытывал страхи. Было темно, и все спали, кроме меня. Я воображал себе оборотней, мумий и Франкенштейна, которые прячутся в тени и только и ждут, чтобы на меня напрыгнуть. Тогда не было столько уличных фонарей, зато было больше деревьев. Иногда я настолько пугался, что не мог сдвинуться с места. Я останавливался на перекрёстке под фонарём и ждал, пока не услышу звон бутылок в молочном фургоне. Я был уверен, что кто-нибудь да услышит меня, если вдруг Дракула укутает меня своим плащом.

Билл не улыбнулся.

— Ты так много говоришь, — замечает он. — О чём ты так беспокоишься?

— Я хочу, чтобы тебе здесь понравилось, — отвечает Джуит. — Я хочу, чтобы эти места стали значить для тебя то же, что и для меня. Дай мне ещё несколько минут, хорошо?

Билл ничего не ответил. Даже лицо его ничего не выразило. Джуит стал возвращаться из этих холмов в сторону Главной улицы. План его не срабатывал. Возможно, он и сработал бы, если бы Джуит бережнее лелеял воспоминания. Но он не лелеет их. И Билл это чувствует. Билл знает его. Джуиту ничего не приходит в голову, кроме как начать говорить в открытую. Он слишком долго откладывал этот день, день, когда наконец скажет всю правду, и уже чувствует себя неловко. Машин на Главной улице мало, и они едут медленно. Он рассказывает Биллу о магазине Грэя, о публичной библиотеке и о «Фиесте».

— Однажды моя мать выиграла набор посуды в Ночь Лотереи. Даже не знаю, как. Мы обычно не отмечали Ночь Лотереи. Мать ничего бы не сказала. Мамин счастливый билет оказался у Сьюзан, и она закричала. Мама только смутилась. Она нуждалась в везении меньше других людей — все знали, что у неё есть работа. Работала она учительницей. Она всё равно не стала бы пользоваться этой дешёвой и безвкусной посудой. Она отдала их в церковь на благотворительную распродажу.

Он указывает на магазин, где продаётся кухонная утварь.

— В тридцать втором году здесь была штаб-квартира предвыборной кампании Рузвельта. Мой отец был её председателем. Я раздавал листовки. Но популярности мне это не принесло. Большинство избирателей были республиканцы, пенсионеры, не богатые, но устроенные. Одна старуха сказала, что моего отца следует посадить в тюрьму за то, что он заставил малолетнего сына заниматься коммунистической пропагандой.

Билл улыбается, но только губами. Взгляд его недоверчив. Джуит паркует машину напротив пекарни Пфеффера. Почему, Билл не спрашивает. Он смотрит на сияющую витрину, жизнерадостную вывеску, буханки и кексы. Он двигает челюстью, массируя языком коренной зуб, но Джуит опасается, что хмурится Билл вовсе не от зубной боли. Сердце Джуита колотится, а со лба градом стекает пот. Солнце вошло в зенит. Он волнуется. Трясущимися руками он выключает зажигание. Он открывает дверь и, с трудом узнавая свой голос, говорит Биллу: — Ну вылезай.

Билл смотрит на часы.

— Твоя сестра будет беспокоиться. Я знаю. Здесь вы работали с Джоем Пфеффером летом перед войной. Мне не обязательно её осматривать.

Джуит выходит из машины.

— И всё же тебе лучше посмотреть.

Он закрывает дверь и ступает на озеро, образованное тенью древесной кроны на тротуаре. Он опускает монету в счётчик. Покорившись, Билл вылезает из машины и пробегает несколько шагов к Джуиту, засунув руки в карманы. Джуит берёт его за руку и поворачивается лицом к пекарне.

— Я её покупаю, Билл. Теперь у меня есть деньги, и я её покупаю. Я говорил тебе, что купил бы её, если б мог. Я уже обо всём договорился, и скоро все бумаги будут подписаны. Я заплачу большие деньги. Сделка завершится на следующей неделе.

Билл смотрит на него с разинутым ром.

— Ты не можешь, — говорит он. — А как же квартира? Я думал, когда ты получишь деньги, ты выкупишь квартиру. Я же говорил тебе, что…

И он пускает в ход аргумент. Злость берёт верх над удивлением. Он выдёргивает свою руку из руки Джуита. — Ты спятил? У тебя мозги съехали набекрень!

Он смотрит ему в лицо, ошарашенный и взбешённый.

— Ты хочешь уйти из кино? Сейчас? Ты хочешь уйти из кино и стать долбаным пекарем?

— Чем скорее, тем лучше, — говорит Джуит. — И не смотри на меня, будто тебе разбили сердце. Ты привыкнешь.

СЕНТЯБРЬ

Джуит берёт со стола последнюю хризантему и переносит на кухню. Он закрывает сток на дне раковины резиновой пробкой. Пока раковина наполняется холодной водой, которая течёт тонкой струйкой, Джуит освобождает пластмассовый горшок от фольги. Он выключает кран и ставит горшок в воду, чтобы подпоить корни. На листьях уже появились признаки увядания. Это случилось довольно быстро: миссис Фэйрчайлд приходила всего лишь несколько дней назад. Джуит сминает фольгу, бросает её в мусорное ведро, закрывает дверцу под раковиной, идёт в гостиную.

Его окликает Сьюзан:

— Тебе точно не нужна моя помощь?

Он останавливается, проходит несколько шагов назад, заглядывает в её дверь. Она лежит на кровати в новых синих джинсах и новой клетчатой рубашке. Она смотрит телевизор. На экране двое мужчин — один с бородой, другой без. Они сидят в мягких креслах друг против друга. Размеренно и серьёзным тоном они беседуют о книге, которую написал один из них. Джуит говорит: — Ты хорошо себя вела, поэтому заслужила отдых.

Всё утро они вместе ходили по магазинам, и она то и дело ворчала.

— Серьёзно — ты можешь отдыхать, сколько хочешь. Завтрашний перелёт будет трудным. Там всегда народу битком.

— Я занимаю меньше места, чем ты, — говорит она.

— Рядом с тобой будет Акмазян, — говорит он, — а такие люди, как Акмазян, не помещаются никуда. Сидения в самолётах не созданы для гиппопотамов.

— Со мной всё будет в порядке, — говорит она. — Я вон по какому поводу беспокоюсь.

Она кивает на экран.

— Представь, как я буду выглядеть в этом кресле. Мои ноги не достанут до пола.

— Он будет брать у тебя интервью? — Джуит бросил взгляд на экран.

— Я смотрю, чтобы понять, насколько он помогает своим гостям отвечать. Мне кажется, я двух слов связать не смогу.

Мгновение она оба глядят на экран и прислушиваются. Она спрашивает:

— Интересно, а видно ли что-нибудь с такой высоты?

— Если только нет облаков, — говорит он. — Мне это нравится — смотреть на страну с большой высоты. Это меняет твою перспективу. Человек ничтожен. Он едва ли является точкой на огромной планете. Особенно это ощущается ночью. Маленький пучок света в огромной и чёрной пустоте — вот, что такое человек. Тоскливое зрелище.