Год Иова

Сьюзан прихрамывает рядом с Джуитом, который ведёт её под руку. Но люди всё равно на неё натыкаются, возможно, потому, что она маленького роста. На аэровокзалах внимание людей всегда приковано лишь к тому, что находится от них в отдалении, под ноги они себе никогда не смотрят.

— Арми далеко не единственный богатый человек. Почему это не случилось двадцать лет назад?

— Я рад, что это происходит сейчас, — говорит Джуит.

Они стоят в окружении кубических стеклянных витрин магазина с подарками. Он останавливается.

— Бар находится там, прямо.

Он показывает ей на почти что пустую комнату, где стоит тёмная деревянная мебель.

— Иди к нему. Я буду через минуту.

Однако прошло больше минуты. Акмазян выбрал столик у стеклянной стены, откуда можно было наблюдать, как огромные гладкие авиалайнеры стоят в ожидании или катятся вдоль залитых солнцем взлётных полос. Стол стоит в тени. Он просто не хочет напоминать себе о предстоящем полёте. Он сидит спиною к пейзажу. Он выпил довольно много шампанского. Для Джуита осталось едва ли больше стакана. Он ставит вещи Сьюзан рядом с пустым стулом и на него. Он поднимает стакан, и они улыбаются. — За крупный успех в Нью-Йорке.

Акмазян жизнерадостно мурлыкает здравицу и залпом опустошает стакан. Сьюзан делает маленький глоток, должно быть, думает Джуит, первый. Она смотрит на него с любопытством:

— Где ты был?

Из внутреннего кармана своего пиджака он достаёт серебряную медаль на цепочке. Он расцепляет застёжку, вещает медаль на шею Сьюзан и запирает застёжку. Она берёт её и разглядывает подслеповатыми, чуть скошенными глазами.

— Это Святой Христофор, — говорит Джуит. — Я хочу, чтобы ты благополучно добралась, а потом вернулась целой и невредимой.

Она смотрит на него, сжимая медаль в пальцах. Её морщинистые щёки заливаются краской. Трудно сказать, слезятся её глаза или нет. За очками не разглядеть. Она натужно улыбается и пытается пошутить:

— Я помню, как ты любил поязвить над моими католическими абракадабрами.

— В Святом Христофоре нет ничего католического, — возражает Джуит. — Увы, католики выбросили его на свалку.

Акмазян вышел из-за стола и теперь возвращается с новой бутылкой шампанского. Из горлышка бутылки струится газ. Он наполняет стакан Джуита, доливает в стакан Сьюзан, наполняет свой и садится. Он наклоняется, чтобы посмотреть на медаль, отпускает её, вновь садится на место и холодно спрашивает Джуита: — А как же я? Лишняя трата денег?

— А вы будете Сьюзан живым Святым Христофором, — говорит Джуит. — Надеюсь, вы будете следить там за ней и привезёте домой в целости и сохранности.

Акмазян хмыкает, угрюмо глотает шампанское. Он отворачивается от Сьюзан и Джуита. Несколько секунд он смотрит в сторону уязвлённым взглядом и хранит молчание обиженного ребёнка. Затем лицо его проясняется, он машет рукой и говорит с отходчивой и самозабвенной улыбкой: — Не обращайте внимания. В крайнем случае, воспользуюсь ковром-самолётом. Иначе какой же я, к чёртовой бабушке, армянин.

С этими словами он плескает ещё шампанского в свой бокал.

Сьюзан нет уже вторую субботу, и ему очень одиноко. Как жаль, что в «Тимберлендз» не предвидится выездных съёмок. Тогда бы он и по субботам работал. Увы, сейчас для выездных съёмок уже не сезон. Слава Богу, что последнее время по будням он работает с семи утра до одиннадцати вечера, в этих островках ослепительно яркого света под огромными высокими и мрачными сводами студий. От усталости, накопившейся за неделю, он проспал сегодня всё утро. Но впереди ещё столько пустого времени. Без Сьюзан. Без Билла. Он сидит в постели, пьёт кофе, курит, шарит глазами по газете, не воспринимая ни строчки. По радио передают какие-то старые мелодии. Он не слышит. Так называемая развлекательная рубрика газеты выпадает у него из рук Он уставился в стену. Какое-то мгновение он ничего не видит. Затем перед глазами появляются постеры.

Он откидывает прочь одеяло. Страницы газеты сваливаются на пол. Он надевает трусы, джинсы и снимает постеры. Невесомые сами по себе, они кажутся тяжёлыми из-за рамок и стёкол, в которые их облёк Билл. Тяжело дыша и слегка кряхтя, он, один за другим, переносит их в гостиную. Ступни чувствуют под собою мягкий и прохладный ковёр. Он ставит постеры лицом к стене, поближе к двери, насколько позволяет мебель. Возвратясь в спальню, он надевает шлёпанцы и замечает, что на стене, там, где висели постеры, остались белые прямоугольники. Как давно они красили стены? Он покрасит их завтра. Это займёт всё воскресенье.

Он выставляет постеры на галерею. День стоит пасмурный. На небе низкий серый потолок облаков. Кажется, что на юге облака почти чёрные. Большие гибкие листья растений во внутреннем дворике кажутся неистово зелёными. Бассейном никто не пользуется. Влажный воздух обжигает его непокрытую кожу. Он надевает плотный пуловер цвета овечьей шерсти и, один за другим, выносит постеры на улицу. Из тёмного подземелья под домом он выруливает «тойоту», паркует её на обочине, выкрашенной в красный цвет, и складывает постеры лицом вниз в багажник. Они не помещаются. Но лишь немного. На ветру они развеваться не будут. Он на это надеется. Он привязывает к ним крышку багажника той самой облезлой бечёвкой, которой привязывал телевизор, подаренный Сьюзан. Он снова смотрит на небо. Будет ли дождь? Да какая разница.

Ему удаётся найти лишь две картонных коробки, да те не особенно велики. Он идёт с ними в гостиную, открывает ящики великолепного бюро и вываливает из них все альбомы с газетными вырезками, все журналы и все фотографии в картонные коробки. Он ставит одну коробку на другую, поднимает их и выносит к машине, вываливает на заднее сидение, а затем возвращается за новой порцией груза. И ещё за одной. Оставались ещё какие-то выцветшие контрамарки с гнутыми краешками. Они лежали в конвертах, перехваченных подгнившей резинкой. Когда он запахнулся в ветровку, проверил, на месте ли кошелёк, ключи, сигареты и зажигалка, он берёт контрамарки под мышку, выходит из квартиры, закрывает дверь и дёргает её, убеждаясь, что она заперта. На полпути по галерее, он останавливается. Он не побрился. Впрочем, не больно нужно.

Тучи сгустились. Листья бугенвиллей у кирпичной стены дрожат на порывистом холодном ветру. В воздухе чувствуется запах дождя. Джуит паркуется. Створка деревянных ворот открыта. Она слегка прогибается под действием ветра, постукивает о стену. Ветер покачивает горшки, свисающие с балок в плетёных сетках, колышет ветви бутылочного дерева. Он проходит по красному паркету и делает пару шагов к заднему крыльцу магазина. Он входит и видит Билла. В его пылезащитных очках отражаются отблески люминесцентных ламп. Он стоит у верстака и медленно ведёт шлифовальный прибор по поверхности стола из красного дерева. В мастерской висит мутное облако лаковой пыли. Джуит кашляет. Билл выключает прибор и смотрит на Джуита. Он говорит: — Сегодня я могу заниматься только этим. Больно уж влажный воздух.

Он поморгал и провёл по лицу ладонью, чтобы вытереть осевшую пыль.

— Зачем ты приехал?

— Тебе нужна врачебная маска, — говорит Джуит. — Ты заболеешь раком, если будешь вдыхать эту гадость.

— Я привык.

Билл закуривает сигарету. Вокруг них, в ослепительном свете ламп на рабочем столе, громоздятся тени антикварной мебели. Пахнет заплесневелым плюшем и конским волосом. В мастерской очень тесно. Если Биллу необходимо место, он либо сдвигает старую мебель, либо ставит её в два яруса.