Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор
Шрифт:
— Я бедняк, прошлое у меня печально, настоящее горестно, будущее погублено… А вино спасает от отчаяния…
Бедный подчиненный!..
Сейчас Мича сидит в тюрьме за то, что утаил 31 грош гербового сбора.
Я, видите ли, не создан быть начальствующим, да и мои друзья постарались, чтобы я никогда таковым не был, — спасибо им! От всей души спасибо! И должен признаться, что они хорошие психологи, мудрые люди! Они знают меня, знают, что я моих подчиненных разбаловал бы так же, как разбаловал детей. Разве я мог бы отдать человека под суд за то, что он осмелился утаить несколько грошей гербового сбора, чтобы накормить голодных деток?.. Разве в то же время мог бы я смотреть сквозь пальцы на тех, кто сотни дукатов крадет из кассы на свои прихоти.
Я на это не способен, даже ради того, чтобы мне доносили, что говорят за рюмкой вина или при других обстоятельствах о власть имущих… Ах, благо тем, над кем не стоит начальствующий.
Перевод
Мысли одного пенсионера
Да, да, все перевернулось вверх дном! Просто беда!.. Ужасная беда! Все на свете изменилось, решительно все! Солнце, луна, звезды стали совсем иными. В молодости я охотно любовался бледным светом луны, юноши засматриваются на нее и по сей день… А я удивляюсь: как они могут глазеть на такую гнусность? Разве это прежняя прекрасная бледноликая луна?.. Теперь это, прости меня господи, подлинный еж, назло свернувшийся клубком, чтобы своими острыми иглами колоть людям глаза… Я без очков и смотреть на него не могу — чего доброго, ослепну… Да и в конце концов, какое мне дело до небес, мой рай был на земле, но сейчас и земля превратилась для меня в ад. Несчастье, сущее несчастье! Солнце жжет, лунный свет готов выколоть глаза, а земля и все, что на ней обитает, вызывает одно отвращение.
Поэты утверждают, будто самое прекрасное божье создание молодая девушка… Да, согласен, были когда-то в наше время истинные красавицы, а ныне?.. Остались одни кокетки — уставятся, прищурив глаза, на безусые лица испорченных мальчишек, а нам, старикам, даже руки не поцелуют… И это прекраснейшее божье создание! Чудесно! Изумительно, господин поэт… Неужели вы не видите, что это мерзость! Неужели вы не в состоянии представить себе, насколько прекраснее была бы земля, если бы на ней обитали только скромные, набожные старушки и мудрые, миролюбивые старички?.. Дамы преклонного возраста в черных шалях, поддерживаемые своими благообразными мужьями, чинно и спокойно ходят по улицам и при этом мухи не обидят, даже над ослом не посмеются… Тихие как тени! Уходят и возвращаются домой, чтобы спокойно, с наслаждением пользоваться ниспосланным богом капиталом… А при нынешних порядках — не смеешь пройти по улице, чтобы над тобой не поиздевалась всякая чиновничья шушера — мальчишки, что лишь вчера получили место, а сегодня за неповиновение уволены. Вот, например, чем мешает одному из них моя старинная феска и мое румяное лицо? Ничем, решительно ничем!.. А он говорит, будто мой нос краснее моей алой фески, другой же из его компании сравнивает мой почтенный живот с надутой банатской волынкой и публично присягает, что мне его когда-то мехами надули цыгане; а еще как-то в читальне, пока я доставал очки, чтобы почитать газеты, они обернули мою трубку из самого лучшего янтаря — давнишний подарок Кабул-эфенди — в листы газет «С.» и «В.», а «Р.» набили вместо табака{6}, будто я курю газеты. И опять тот же Мича, бывший мелкий чиновник, в глаза мне заявляет, что при случае газетой «Видовдан» спалит мне усы… Бедняга «Видовдан»!.. Несчастные мои усы!.. Разве для того вы поседели, чтобы вами забавлялись молокососы!.. И это называется жизнь, таков нынче мир… Есть ведь у нас старые, уважаемые люди, стоящие у власти, чего же они не уничтожат, не истребят этих головорезов, а наоборот, еще ведут с ними переговоры? А знаете, о чем идет речь на этих курортных переговорах? О том, что не надо пеленать младенцев, а когда у них прорежутся зубы, их не следует больше кормить грудью! Ну не глупость ли?.. Ведь если бы я не сосал материнскую грудь до девяти лет, разве была бы у меня такая могучая шея?.. Они говорят, что я с моей могучей шеей попросту глуп!.. А как же тогда мой трехэтажный дом со столь известной всем в городе террасой, вход на которую из подворотни? А мои несметные дукаты?.. Это они глупы, оттого и бедны!.. Говорят, будто бы и цыгане — люди и что грех их обирать… Хороша мудрость! Если бы и я придерживался такого мнения, разве накопил бы столько?.. Поговаривают, что немало бедноты из-за меня плакало, будто бог создал бедноту не для того, чтобы плакать, а торговцев и чиновников не для того, чтобы наслаждаться жизнью?.. Ох, ох! Проклятые мальчишки, несчастное время!.. Наш аптекарь — самый богатый человек в городе. Они говорят, что он с помощью отравленных пилюль переполнил кладбище, как будто оно и так не переполнилось бы… И в конце концов если бы кладбище пустовало, был бы пустым и карман аптекаря… А так все полнехонько — и кладбище, и карман, и животик моего любезного друга аптекаря мило так округлился — словом, любо-дорого поглядеть…
Только бы оставили нас в покое, чтобы мы могли без помех наслаждаться нашей с муками приобретенной собственностью; но вот вчера один из них с такой иронией упрекнул нас, будто мы не либералы. Мы?.. Но кто же тогда исповедует самые святые принципы свободы, если не мы?.. У кого еще так глубоко в груди запечатлелась мудрейшая заповедь либералов, как не у нас?
— Свободно занимайся грабежом!
— Свободно наслаждайся награбленным!
Разве это не вершина высочайшего свободомыслия? О, если бы они знали, сколько у меня друзей, для которых эта заповедь была основой всей их жизни и, слава богу, стол их всегда был уставлен яствами, а причащались они шампанским… Есть лишь один пункт, по которому я не могу согласиться с этими одержимыми «красными»… Они требуют ответственности перед законом крупных и мелких чиновников… И еще похваляются, что они вольнодумцы! Хороша свобода! Чтобы человек, да еще господского звания, отвечал за каждый свой поступок!.. Ну, слыханное ли это дело? Если это не глупость, тогда что же такое глупость вообще? Ведь если бы я и многие другие держали ответ за геройские дела, которые мы совершили, будучи на высоких чиновничьих постах, то всех нас давно бы повесили… Но, слава богу и суду,
ответственность всегда падала на… бедняков…Перевод М. Рыжовой.
Покойной цензуре
Прощайте, сударыня!
Вы отошли в мир иной без любви и объятий…
Ведь это мучительное чувство, сударыня, вечно жить нелюбимой, неприголубленной… Поседеть, но так и не ощутить ни одного сладостного мгновения… Умереть, и даже на последней исповеди с грустью не признаться в сладких грехах юности… Уйти в небытие, не познав огня, сжигающего душу в сердце…
В жизни одинокая, после смерти забытая…
Это ужасно; такое одиночество тяжелее могильной земли… Помните ли вы, сударыня, прекрасную народную песню:
Тяжела ль земля, сыночек Йово?
Нет, родная, не земля так давит —
Девичьи проклятья тяжелее.
Вы прокляты! Прокляты людьми, народами, временем; все вас ненавидели, за исключением разве какого-нибудь платного слуги тирании и произвола, рабски пресмыкавшегося перед вами; да, сударыня, такие продажные рабы дерзали льстивыми одами, передовицами в газете, благодарственными адресами доказывать миру, что вы прекраснее любой богини и ваше лицо подобно солнцу… а взгляд? а сердце?.. Ах, оно столь же исполнено нежности и благодати, как первое теплое дуновение чудесного мая, как роса, блеснувшая на лепестках невинной лилии… В небесах не было ни одной звезды, которая не поблекла бы в сиянии ваших очей. Не родился еще на земле мудрец, достойный сдуть пыль с ваших сандалий…
Вы были идолом для идолопоклонников… И люди в вас верили…
Не знаю, как это могло случиться, только и мне вы иногда казались прекрасной, но и тогда я не мог вас любить! Я вас всегда ненавидел, даже дыхание ваше часто казалось мне тяжелым, удушающим, ваш взгляд — неприятным, ваша речь непристойной, глупой, невразумительной… Однажды вы обнажили передо мной грудь… Дескать, вот этой грудью вы вскормили одних рыцарей и это — теплая, ласковая, истинно материнская грудь! Я прикоснулся… Ах, сударыня! Змея не столь холодна, мороз не так обжигает стужей, лед и тот теплее… Вы холоднее мрамора, холоднее смерти, я не услышал даже легкого биения вашего сердца. Все в вас было глухо, тихо, немо… И эта тишина напомнила мне печальное кладбище в полночь, когда его заметает декабрьский снег… А я, сударыня, у которого это кладбище поглотило все самое дорогое на свете, казался сумасшедшим, голыми руками разгребающим глыбы льда, чтобы среди этой ледяной смерти отыскать искорку жизни. Ах, и что же я унес с собой? Иззябшее тело, растерзанное сердце! Да, сударыня, это были ваши дары!..
Возможно, вы спросите меня, откуда такая ненависть?.. Я и сам этого не знаю, только думаю, это плоды высокомерной суровости, с которой вы меня так часто встречали… Прихожу к вам. Вы спокойно и величественно сидите на своем троне. Подхожу к вам ближе, вы поднимаете длинные ресницы, устремляете на меня взгляд ваших больших глаз и с барским высокомерием спрашиваете:
— Что это?.. Что вы мне принесли?..
— Цветение этой весны или, лучше сказать, моей весны. — Конечно, я только так выразился, ведь у меня, сударыня, весны никогда не было, в стужу выхаживал я цветы, взлелеяло их не солнечное тепло, они взошли на моих муках и выросли, колеблемые вздохами, орошаемые слезами. Вот почему цветы эти так печальны!
Вы опускаете длинные ресницы и с глубоким презрением оглядываете цветочек… И постепенно лицо ваше мрачнеет, глаза загораются, а белая округлая ручка начинает обрывать на цветке лепесток за лепестком, пока от заботливо взращенного цветка не остается один сломанный стебелек; тогда вы мне возвращаете его с укоризненными словами:
— Это, сударь, было ядовитое растение, оно заражает атмосферу нашей отчизны.
— Сударыня, в человеческой жизни тоже много отравы… Видите ли, я думаю, ядовитое жало скорпиона образуется из той самой пищи, которой он наполняет свой маленький желудок… А разве оскорбления не действуют как яд на кровь человека?.. Помните перевод Йовановича:{7}
Бешено мчатся кареты,
Брызгая грязью на нас.
С тех пор как себя я помню,
Кем был я и кто я сейчас?..
Вот что, сударыня, причиняет боль! Я не завистник и не допускаю даже мысли, что стану когда-то богатым, более того, сударыня, я этого вовсе и не хочу!.. А надменных богачей и угнетателей я обязан ненавидеть и презирать уже потому, что сам я бедняк, они же в бедноту швыряют грязью…
О, я знаю, вы помните эти чудесные и печальные стихотворения, но думаю, и сейчас, после смерти, вам жаль, что вы не смогли их хоть как-то запятнать; ваши останки и в могиле плачут, что эти прелестные благоуханные цветы бессмертного Беранже не попали под ваши острые цензорские ножницы и вам не удалось их по-своему усовершенствовать… изуродовать…
Женщины — удивительные создания: та из них, что сама не рожает, жаждет уничтожить чужой плод!
Не стану вас упрекать за то, что редко рожаете, это природный недостаток, но вы сами должны признать, что и то небольшое потомство, которое, к несчастью, у вас есть, — сплошь уродливые недоноски… Ах, сударыня, сударыня! Ведь если бы не ваша благословенная утроба, разве такие чудовища увидели бы свет? Помните: где квакают жабы, там соловей молчит. Это старая пословица, не знаю, насколько она верна, но вот вам святая истина: в стране, где подлые наймиты топчут человеческое достоинство, настоящие патриоты немеют, а если иногда и подают голос, от их горестного излияния стыда и боли, от их язвительной усмешки у гонителей правды и свободы холодеет сердце.