Голубые искры

Бывший подполковник Горлов тоже с интересом рассматривал орден: такой он видел впервые и как никто знал, что его за "просто так" не давали.

Дима начал докладывать о предстоящей процедуре похорон: завтра гроб в десять утра будет установлен на постаменте в большом зале Дворца культуры. Будет негромко звучать траурная музыка, у гроба через каждые двадцать минут будут сменяться две пары почетного караула, красные повязки с черной траурной каймой уже приготовлены. На стене, на большом белом экране будет увеличенный во много раз образ с фотографии. Фотографию можно подобрать сейчас. Венки с траурными лентами и надписями заказаны. При выносе гроба до автобуса процессию будет сопровождать духовой оркестр, репертуар у них уже давно отработан. Оркестр будет и на кладбище. Место на кладбище выбрано на центральной аллее из резервного фонда, там разрешается хоронить только самых почитаемых властью людей.

– Могила приготовлена.
– Дмитрий закончил говорить и вытер выступивший на лбу пот.

Наступило молчание. Все ждали, что скажет большой, грузный человек, сидевший во главе стола.

– Дима, мама хотела, чтобы с нею прощались здесь, у подъезда, и чтобы гроб стоял на обычных табуретках. Будет так, как она хотела, Дима.

– А как же оркестр, как же объявление в газете, люди же соберутся у Дома культуры?!

– Дима, прощание будет здесь. Это мое решение!
– Сказано это было не громко, но так, что все поняли, что будет только так, и никак иначе.

За столом повисло молчание.

– В Доме культуры можно будет сегодня извиниться, они еще не успели все приготовить. Оркестру деньги уже заплатили, откажемся - оркестранты в претензии не будут. Автобусы оставим у Дома культуры: будут подходить люди, встретим, привезем сюда. Все решаемо, Дмитрий Семенович, - сказал Горлов.

– Я хотел как лучше.

Иванов встал, подошел к бывшему товарищу по школьному классу и положил ему руки на плечи.

– Так хотела мама, Дима. И будет так, как она хотела. Спасибо тебе за хлопоты. В десять часов утра гроб с телом Елены Кузьминичны привезли на улицу Красноармейскую и поставили на покрытые полотенцами табуретки. Погода была мягкая, безветренная, с легким морозцем - всего три градуса. Мария Леонидовна поставила в изголовье лампадку и затеплила ее, положила на грудь возле сложенных крест-накрест рук иконку, села на лавочку, поставленную возле гроба, и начала вполголоса читать молитвы из потрепанной церковной книги. Две ее давние подружки в черных одеяниях, тоже соседки по дому, сели рядом. Они подменяли ее в чтении.

А люди все подходили, подъезжали на автобусах, клали на гроб живые цветы: красные недорогие гвоздики, хризантемы, розы. Работники школы, музея, детдома привезли и возложили к гробу венки с трогательными надписями. Были венки из живых роз от Николая с Машей - "Маме"; Дима принес корзинку с белыми живыми розами и в расстегнутой куртке, под которой на лацкане пиджака красовался большой знак "Почетный гражданин города", поставил цветы в изголовье, перекрестился, поцеловал ленточку на лбу своей покойной учительницы. Яков Петрович, по случаю похорон тоже надел пиджак со всеми своими наградами.

Он хотел положить на гроб живые ромашки, но это были истинно русские цветы, их зимой не было, в продаже были привозные, и Яков Петрович купил голландские герберы: они были похожи на те ромашки из цветной бумаги, которые когда-то они покупали на рынке у приезжих украинок.

Он вспомнил о детдомовской девочке Тане, с которой Елена Кузьминична провела последние радостные часы своей жизни, и распорядился, чтобы привезли девочку на прощание. Так, как рыдала у гроба она, не плакал никто. В зимних сапожках и курточке, подаренных Тане в последнее свидание бабой Леной в Детском доме, без головного убора, со сбившимися растрепанными волосами, она целовала покойницу в лоб, в закрытые глаза и что-то говорила и говорила сквозь несдерживаемые рыдания. Может быть, она звала бабу Лену на свой золотистый остров с зелеными пальмами и обезьянкой Лариской, а может, прощалась с мечтой об этом острове. Девочку долго не могли успокоить, она рвалась в автобус, хотела поехать на кладбище, но посчитали, что там будет холодно, и воспитательница детдома, обняв ее, с трудом уговорила поехать в группу.

В полдень катафалк и автобусы с провожающими поехали к церкви. Гроб занесли и поставили лицом к алтарю, служительница церкви раздала всем свечи, зажгли их, на хорах негромко запели молитвы певчие, батюшка прочел "разрешительную" молитву, которая снимала все клятвы и грехи, бывшие на умершей, текст молитвы положил в гроб в руки покойницы, после этого провожающие потушили свечи и, обходя гроб, стали прощаться, прося прощения за вольные или невольные обиды, причиненные усопшей. Кто-то при этом склонялся к покойнице и целовал в венчик на лбу и иконку на ее груди. Последним обошел вокруг гроба Николай. Большой, сильный мужчина склонился над худым, заострившимся личиком покойной, поцеловал ее в лоб и прошептал: "Спасибо тебе, мама, за то, что ты не дала мне когда-то скатиться в пропасть, за тепло, которое грело меня всю мою жизнь. Прости меня, если я что-то делал не так". Перекрестился неумело и, сдерживая слезы, отошел. Священник крест-накрест посыпал землею тело умершей, и крышку гроба закрыли. Навсегда.

На кладбище все делали нанятые представители похоронного бюро. В могиле сделали полати для гроба, поставили гроб на положенные поперек могилы лопаты, еще раз все обошли вокруг, прощаясь, кто-то что-то говорил. Николай ничего этого не слышал: он стоял, перекатывая желваки на скулах, как когда-то, когда отправлял в Россию запаянные цинковые гробы, груз 200, своих погибших друзей. Он, как все, бросил на опущенный в яму гроб горсточку земли, могилу зарыли. А когда на могильном холмике установили резной деревянный крест и холмик покрылся траурными венками, Николай подошел, поправил свой венок из алых роз, положенных на могилу Шурой, и долго стоял перед могилой. "Пусть земля тебе будет пухом, мамочка. Через год я приеду снова, стылая земля оттает, я поправлю осевшую могилку и привезу на нее плодородной земли. И посажу ромашки - много, много ромашек с белыми лепестками и желтой серединкой. Они будут цвести долго, почти все лето.

Я поставлю вместо этого временного деревянного креста памятник. Он будет простой и будет меньше, чем эти мраморные глыбы, которые тебя окружают. Под ними захоронены бывшие градоначальники, прокуроры, банкиры, воры, бандиты - те, чьи родные, растолкав локтями конкурентов, сумели выхватить для своего "незабвенного" кусок элитной земли на этой кладбищенской аллее. Я бы хотел похоронить тебя в другом месте. Знаю, что и ты хотела этого. Но выбор делал не я. Прости меня, мама.

На твоем небольшом памятнике будет твоя фотография, где ты молодая. Та, что читала нам о пылающем сердце, вырванном из груди и поднятом над головой, чтобы оно освещало путь толпе людей в непроходимом лесу.

На памятнике будут выбиты слова: "Как много твоего осталось с нами". Только это. Только это, мама.

Пусть земля будет тебе пухом", - думал большой, грузный мужчина.

Он словно очнулся, когда жена тронула его за локоть:

– Пойдем, люди к автобусам идут, на поминальный обед ехать надо.

Дверцы персонального Диминого немецкого микроавтобуса марки "Мерседес" были открыты, Горлов уже сидел за рулем, Воронин - на переднем сидении рядом. Ивановы сели рядом с Яковом Петровичем, и автобус тронулся.

В дороге Дима оживленно рассказывал, поворачиваясь назад, как непросто было для простой учительницы, у которой даже не было звания "Заслуженный работник народного образования", заполучить место на центральной аллее кладбища. Пришлось даже подключить самого Сомова. Говорил о том, что в кафе "Престиж" предусмотрен резерв столов и блюд, если людей будет больше ожидаемого. Сказал, что кафе будет работать только для них и время обеда неограниченно.

Когда уже ехали по городу, Николай попросил, чтобы его высадили на Красноармейской: в кафе на поминальный обед он не пойдет. Яков Петрович, сославшись на плохое самочувствие, тоже вышел. Хотела выйти и Шура, но муж приказал ей быть в кафе: "Поможешь Дмитрию. Кроме того, ты врач. Твои услуги могут быть востребованы".

– Николай, ты обиделся? Я что-то сделал не так?
– забеспокоился Воронин.

– Дима, ты все сделал как должно. Спасибо. Я в долгу. Завтра мы с тобой встретимся, все обговорим. А сегодня мне нужно побыть одному. Прости.

– Не вздумай мне деньги предлагать, - сказал Воронин, и Горлов закрыл дверцы машины.

Иванов немного лукавил, когда говорил, что хочет побыть один. Ему хотелось расслабиться, сбросить нервное напряжение последних дней. Они с Прохоровым зашли в магазин, купили пол-литра водки, круг хорошо знакомой им полукопченой колбасы "Краковской", буханку черного хлеба и расположились на кухне. Водку Николай налил в три стакана: себе, Яше и третий стакан накрыл горбушкой хлеба по обычаю, приобретенному в Афгане - "для того, кого уже никогда не будет с нами".