Good Again

— Ну, Хейзел — не сплетница, — принялась защищаться она.

— Хейзел — мать Гейла, и она всем делится с сыном! А он — в правительстве, мам! — отрезала я, — И теперь он едет сюда.

Снова повисла тишина. Это же надо, отчего она не думает о последствиях, когда нужно, а не тогда, когда уже слишком поздно?

— Мне так жаль. Я не подумала, что она может ему рассказать, — прошептала она.

— Ты не подумала? — парировала я язвительно, обхватив голову руками. — А она вот сказала, так что спасибо.

— И как там Пит? — спросила она.

— Он в порядке, — сказала я как отрезала. — Но не благодаря тебе. В следующий раз делай, пожалуйста, делай то, что тебя просили! Мы пока еще даже дату не назначили. Ладно?

Я слышала, как на том конце провода мама пытается взять себя в руки. Возможно, теперь, пожив в Четвертом, она перестала быть таким бесхребетным созданием, как прежде.

— Ладно.

— Хорошо. — ответила я, и повесила трубку. И, обернулась как вовремя, чтобы заметить какое удрученное выражение лица у Пита, который, так и не войдя в комнату, тут же затопал прочь.

***

Удивительная вещь: что бы ни происходило в стенах твоего дома, какие бы драмы ни разыгрывались на личном фронте, снаружи жизнь идет свои чередом. Это порой даже успокаивает, что все в мире остается на своих местах, и продолжает двигаться по заведенному порядку, что бы ни случилось персонально с тобой. Так оно и должно быть, верно?

Пит был раздавлен. Он изо всех сил старался ничем не выдать этого обстоятельства. Ходил на работу, пек, обслуживал покупателей, возвращался домой, в наше маленькое уютное царство, и даже рисовал что-то, когда был еще в состоянии держать кисть после изнурительной работы и не менее выматывающей ходьбы по сугробам.

Но я слишком хорошо его знала — возможно, лучше, чем себя саму, тем более что глубокий самоанализ никогда не был моей сильной стороной. Однажды ночью он метался во сне так сильно, что мне даже пришлось его разбудить, чтобы он ненароком не спихнул меня с кровати. Порой он видел такие ужасные кошмары, что от скрипа его зубов, напоминающего звук ломающихся костей, у меня дрожали поджилки.

Особенно тяжкими наши ночи стали после того, как в вечерних новостях мы с ним увидели как герой революции Гейл Хоторн, ныне Министр Обороны, инспектирует Дистрикты и говорит на камеру как продвигается реконструкция нашей великой страны, что «важнейшим приоритетом для правительства являются безопасность и благополучие граждан Панема». Пока шла трансляция, у Пита был такой вид, будто он проглотил здоровенный кактус. И это стало последней каплей в ту изнурительную неделю. Мы были оба так измотаны, и эмоционально, и физически, что по вечерам с трудом могли что-нибудь запихнуть в себя из еды, быстро помыться и сразу отправиться на боковую.

Так что я была удивлена, когда посреди ночи, или, может, рано-рано утром, почувствовала сквозь сон, что на мою спину и плечи обрушился дождь нежных поцелуев. И так было приятно просыпаться от этого изысканного ощущения, что меньше всего мне хотелось, чтобы оно исчезло. Когда я повернулась к нему, то едва различила в сумерках лицо Пита, а его руки переползли на мои бедра стали ласково их гладить.

— Прости, что разбудил, — произнес он странным голосом, чуть-чуть насмешливо, как будто вовсе не сожалел об этом. И, не дожидаясь моего ответа, он впился поцелуем мне в губы, завладел моим ртом и подмял меня под себя. Сонно проведя руками по его горячей коже, я запустила ему в спину ногти, и наши языки сплелись в страстном танце. То, как он дернулся от моего жеста, заставило меня еще раз провести ему по спине ногтями, опасаясь даже, что потом останутся красные полосы. Его рот побежал в лихорадочном безумии по моей шее, прихватывая ее, посасывая, и каждый сантиметр кожи уже горел от его сладостного натиска, и легкие уколы боли от того, как его губы терзали мою плоть, у меня уже болезненно пульсировало внизу живота.

Он покрывал этими жаркими, липкими поцелуями мою шею и грудь, пока не добрался до нежного пика, который тоже уже налился сладкой болью, и не атаковал его, посасывая его, а потом и второй. И одобрительно застонал, чувствуя, что у него во рту сосок еще больше заостряется, твердеет, и наградил его небольшим укусом, от которого я выгнулась под ним всем телом. Жадные прикосновения губ и зубов вскоре спустились мне на живот, щипки и колючие поцелуи сопровождали его атаку на меня, пока он не забрался в местечко промеж ног. Когда я посмотрела вниз и встретилась с ним глазами, то в утренних сумерках различила, что это были уже не нежно-голубые очи моего возлюбленного, но темные как ночь зрачки того, другого, который обитал внутри Пита, порой пылая ненавистью и желая меня истязать. Дикий взгляд необузданного зверя и голодная ухмылка на распухших губах.

Мое сердце заскакало, как с цепи сорвалось. Меня должен был напугать жадный блеск в этих глазах, интенсивность того взгляда собственника, каким он на меня смотрел, раздвигая мои складки, забавляясь со мной. Когда в меня вторглись его пальцы, толкаясь в меня, я должна была попытаться бежать, ведь знала, что играю с огнем, но где-то глубоко внутри я признавалась себе, что хочу и такого Пита тоже. Такого, кто иногда сгибал меня и брал то, что ему было нужно. Того, что щипал меня, кусал, шлепал по бедрам, до боли раздвигал ноги, дергал за волосы и впивался пальцами в кожу. Мне этого хотелось и я призналась в этом наконец себе, и отбросила страх и внутренний трепет. Резко села и крепко поцеловала его в губы, не отводя взгляда от этих бездонных озер черноты, благодарная задернутым шторам за то, что комната погружена в полумрак, за то, что мы пребываем сейчас в затемненном, ином, отгороженном от нашей обычной жизни мире. Я знала, что-то, что творилось меж нами сейчас не выдержало бы яркого света дня.

— Я люблю тебя. Я — твоя. Делай, что хочешь, — прошептала я.

Его глаза слегка сузились, скосились на меня.

— Знаю. И сделаю. — и он резко опрокинул мня на постель и потащил за колени, пока мой зад не оказался на краю матраса. Он опустился на колени и зарылся лицом у меня между ног — только так и можно было описать то, что он делал носом, губами, зубами, подбородком. Я ощущала бархатное тепло его языка везде, и я обратилась в стонущую массу распаленной плоти, и его имя оглашало стылый воздух. Я жестко кончила от прикосновения его рта, потом еще раз — вокруг его пальцев, пока он прикусывал нежную кожу на внутренней поверхности моих бедер, пока я больше была не в силах свести ноги вместе.

Почувствовав мой второй оргазм, он вскочил на ноги. И сразу же ворвался в меня, и я шумно схватила ртом воздух. Сжимая мне бедра, он врезался в меня всем своим могучим телом. Оказалось, что я не не вполне понимала насколько он силен до этого самого момента, когда вся его мощь устремилась в движение его бедер, и он использовал мои ноги, чтобы подтаскивать меня к себе при каждой резкой фракции. Я пыталась схватиться за него, сдвинуть, сгладить его неумолимые толчки, потому что уже начала ощущать как мои бедра жалят тугая боль. Но он решительно продолжал. Он потянулся и хватанул меня пятерней за волосы, возможно, чтобы я глядела на то, как он в меня толкается, но мне стало от этого совсем некомфортно и я жалобно вскрикнула.

— Пит, пожалуйста, ты делаешь мне больно, — умоляла я, пытаясь вырваться из его захвата.

— Ты говорила, что тебе нравится, когда я груб, — сказал он, но в конце фразы его голос дрогнул.

Он все же выпустил мои волосы, но продолжил вспахивать меня, и его руки сжались на мне, когда я попыталась разорвать наше соединение. Ноги мои были закинуты ему на плечи, его руки — у меня на бедрах, и ничто не мешало ему биться в меня со всей силы. Но теперь его пальцы еще сильнее впивались в мою плоть, и удары стали еще резче.

— Пит! — заорала я, и он от этого остановился. — Пожалуйста, иди сюда. — сказала я уже мягче, простирая к нему руки. Он огляделся по сторонам, на то, как он меня удерживал, на то, в какой я была позе и явно был смущен.

— Что…? — прошептал он.

— Я сказала, иди сюда. Давай. Закончи так, — произнесла я с немалым облегчением, увидав, что его зрачки вернулись к своему нормальному размеру. Он позволил себе опуститься в мои объятья, и принять от меня нежный поцелуй, его член был все еще внутри меня — твердый, готовый. И я медленно вильнула тазом, пытаясь поощрить его продолжить. Он посмотрел вниз, на самого себя, на меня и подарил мне долгий, медленный поцелуй, и продолжил движения во мне, теперь уже шевеля бедрами гораздо медленнее. Мы снова превратились в переплетение рук и ног, и его ритм был мне теперь привычнее. Потом, роняя капли пота, он ускорился, пока я не почувствовала, как внутри, в животе, разлилось жидкое тепло.