Good Again

Внезапно я села — мне вовсе не хотелось расстраивать Пита, и я уже предчувствовала, что если не возьму ситуацию под контроль, или сделаю все кое-как, это может стать нелегким испытанием для нас обоих.

— Мне казалось, что раз мы не хотим, чтобы о нашей помолвку узнали в Капитолии, нельзя говорить никому, включая Джоанну.

Пит слегка расслабился, но продолжал хмурится.

— И как же она узнала?

Я набрала в грудь побольше воздуха.

— Моя мать сказала Хейзел Хоторн, а та рассказала Гейлу. Тот, видимо, приехал в Седьмой по делам и увиделся с Джоанной.

Пит лишь кивнул, услышав это, его реакция была настолько сдержанной, что мне показалось, что все не так уж плохо.

— Понятно, — сказала он, проявляя полнейшее спокойствие.

Я посмотрела на него с опаской.

— Еще он ей сказал, что скоро будет в Двенадцатом. По работе, — я сделала паузу. — и хочет нас повидать.

Складка на лбу у Пита стала еще заметнее, когда он услышал эту новость, рот слегка приоткрылся от удивления. Он внимательно изучал меня, так же, как и я его, и мне стало даже забавно, что мы так пристально следим за реакцией друг друга.

— И что ты об этом думаешь? — спросил он в итоге.

— По правде говоря, я даже и не знаю что думать. Мы расстались с ним вовсе не по-дружески, — прошептала я, опустив взгляд на одеяло.

— Может, он хочет с тобой помириться?

— Может, — пробормотала я. — Вот только не знаю, хочу ли с ним помириться я сама. Не уверена. — я вспомнила, что Пит ничего не знал о бомбах, которые убили мою сестру. В противном случае ему, наверняка, было бы проще меня понять. — А ты что думаешь?

— Я? — Пит усмехнулся, но мне его усмешка показалась чересчур сухой. — Мне-то о чем беспокоиться? Гейл — часть твоей жизни. Он все равно объявился бы рано или поздно.

Пит застал меня врасплох тем, что так упорно старался сохранять спокойствие. Однако, в отличие от меня, Пит был весьма искусным лжецом.

— Ты уверен? То есть, ты ведь не всегда проявлял такое понимание в отношении него.

— Но я тогда был под действием охмора. Он спас мою жизнь, знаешь ли. И раз твои чувства на его счет прояснились… — он сделал паузу, и его напускное спокойствие и безмятежность как будто дали маленькую трещину. — если ты уже не хочешь с ним больше ничего, то я не вижу в чем может заключаться проблема, — он посмотрел на меня и я разглядела в его взгляде уязвимость, которую он изо всех сил пытался скрыть. Мне так хотелось успокоить и защитить его, пусть даже я сама и была причиной его слабости. — Ведь ты же не испытываешь к нему больше ничего, верно?

— В смысле романтических чувств? Нет. — ответила я, и повторила, уже с нажимом. – Нет! Пожалуйста, можешь сомневаться насчет меня в чём угодно, только не в этом. Ладно?

Он кивнул, но как-то для меня неубедительно, и я, схватив его лицо обеими руками, стала осыпать его легкими, словно прикосновения клювика колибри, поцелуями.

— Ладно? — повторила я.

Озабоченное выражение на лице Пита слегка смягчилось под моим натиском, и даже, словно солнышко из-за туч, выглянула улыбка. И вскоре он уже и сам обнял меня.

— Ладно, — сказал он в промежутке между моими поцелуями, которые теперь уже стали более настойчивыми. Его рука потянулась к поясу моего халата, и я почувствовала, что она подрагивает. Я чуть отстранилась, схватившись за нее, и многозначительно на него посмотрела. Он выдержал мой взгляд, хотя лицо и исказилось от вспышки боли. Готовая еще что-то сказать, не поскупиться на новые уверения, я была рада, что он сам вдруг сократил расстояние между нами. Его рот овладел моим с такой удивительной нежностью, что мое сердце забылось где-то в горле. Казалось, он дегустирует меня, чтобы сохранить мой вкус и ощущения не память. Вскоре поцелуй стал глубже, а рука, которую я сжимала, выскользнула и стала ласкать мою грудь, показавшуюся из-под распахнутого халата. Его большой палец поглаживал набухшую бусину моего соска, и я издала стон, жалобный звук, который знаменовал собой рождение знакомой сладкой боли, которая рождалась в моем теле благодаря его рукам.

Это было самый лучший момент воскресного утра: поспав подольше, заниматься тем, чем нам хотелось, и не спешить: просто валяться в постели, каждый раз заново знакомясь с телом любимого, и порой это продолжалось добрую половину дня. Порой мы к концу недели так выматывались, что приползая из пекарни, были в состоянии лишь перекусить, наскоро помыться и завалиться в постель. Охотиться на таком морозе тоже было весьма выматывающим занятием, да и недавняя снежная буря сделала даже ее невозможной. Так что воскресенье становилось временем, когда мы возвращались друг к другу, отринув все прочее, что требовало нашего внимания и наваливалось в остальные дни недели.

Халат полетел прочь, но холода я не ощущала наоборот, мне было жарко от его ласк. Он прижимал меня к себе отчаянно, и его уже восставшая, твердая плоть тыкалась мне в живот. Солнце уже встало и теперь посылало свои яркие лучи к нам в окно, бросая огненные оранжевые отблески на все поверхности в спальне. Его светлые локоны тоже теперь сияли мягким, будто нездешним светом. Он уже не просто дразнил мои груди, он мял их, а потом, встав на колени, стал их посасывать и прикусывать так, что я стала даже тихонько взвизгивать. Затем без предупреждения он вновь принялся меня целовать, да так, что я не могла даже дышать. Его пыл меня удивлял, и когда он вдруг резко раздвинул мне ноги и вошел, я была не готова к проникновению, оно оказалось слегка болезненным, хотя я и уже и намокла. Прежде ему уже доводилось брать меня будто в лихорадке, жестко, грубо, шлепая или покусывая. Такая его версия было мне не в новинку и не шокировала, и, хоть я и удивилась на миг, во мне все запульсировало от того, как он в меня врезался, широко разведя мне колени. И я потянулась рукой, чтобы отыскать и потискать его мошонку.

Он этого он издал громкий звук, стон пополам с рыком, его гнев разом пугал и распалял меня, ведь он как раз был в новинку. Схватив мои руки, он завел их мне за голову и с легкостью крепко закрепил там одной своей большой ладонью. Сердце у меня уже бешено забилось, я чувствовала, как болезненно налились и затвердели мои соски, что-то внутри меня жаждало подобного обращения, и я была близка к тому чтобы умолять его пойти дальше, взять еще больше. Он громко застонал и потянулся другой рукой вниз, между нами, чтобы потрогать мой клитор, и ощутил прилив влаги у меня между ног.

— Не останавливайся! Пит, пожалуйста… — стонала я, превращаясь в живое воплощение похоти, и все ощущения в мире в этот миг для сконцентрировались в точке, где мы были с ним соединены.

Он вновь меня поцеловал и затем, уронил голову возле моей на подушку, пробормотал что-то нечленораздельное. И что-то в его облике, в том, как он брал меня, заставило волосы у меня на затылке встать дыбом, и я почувствовала как в животе завязывается тугой узел напряжения. Я была встревожена, но оказалось, что страх оказывал на меня странное действие, я ощущала еще большее возбуждение, и я среагировала, выгнувшись под ним, в отчаянном стремлении оказаться еще ближе к нему, хотя он уже толкался в меня с мощной силой. И тогда я почувствовала это, жалящий удар по бедрам, острая боль пронзила меня прежде, чем до ушей долетел звук шлепка. Я громко выдохнула:

— Ахх, Пит! — от шока и боли от шлепка, и от взрыва темного удовольствия, который он мне доставил.

— Ты думаешь, что кто-то еще может сделать это с тобой? — свирепо зашипел он, и его гнев вылился в неумолимом его вторжении в меня и в новом болезненном шлепке по моим бедрам.

Его слова смутили меня. Он смотрел на меня сверху-вниз с пьянящей смесью ярости и похоти, от которой у меня снова бешено заскакал сердечный ритм. И лишь тогда я заметила какие у него глаза — совершенно черные, голубой радужки не видно и следа, и поняла, что Пит выглядит совершенно так же, как и во время одного из своих приступов. И это наполнило меня безумным ужасом, когда я поняла, что мне не вырваться: я была распростерта под ним, он яростно, со всей силы меня имел и останавливаться не собирался.