Good Again

В итоге я кивнула. Не знаю, что со мной случилось, но я вдруг ощутила себя потерянной. Пошла в ванную и закрыла дверь, и, хотя знала, что собираюсь сделать, вдруг забыла в каком порядке нужно совершать все эти действия. Грядущий день представлялся мне бесконечным пустым пространством, которое отчего-то нужно было заполнять делами, и каждое из них казалось мне ужасно бесполезным. Хотелось только валяться в кровати: и оттого, что там я могла укрыться там от мира, в котором он физически больше не присутствовал, а также оттого, что я могла ощутить его там. Укрывшись одеялом с головой, вслушиваясь в его голос в трубке и вдыхая его запах, мне удавалось поддерживать иллюзию, что он все еще здесь, со мной. Неудивительно, что мир за пределами спальни казался мне не столь уж привлекательным.

Как и во все предыдущие дни по утрам, мне все-таки удалось через силу привести себя в порядок. Это было утомительно: взять из стаканчика щетку, включить воду, смочить щетину, выдавить на нее зубную пасту — в голове звучал длинный унылый список того, что нужно сделать, чтобы вконец не сбрендить. Я опасалась, что если отступлю от него, то просто куда-то уплыву, растворюсь в воздухе. Ничто больше не имело значения, и я лишь следовала завету Доктора Аврелия: «притворяйся, пока это не станет правдой»**.

Когда я умылась и оделась, хотя и не так быстро, как требовала Эффи, внизу меня уже ждали чашка горячего чаю и блюдце с печеньями. От вида этих печений у меня свело живот, ведь Эффи скорее всего взяла их из металлической коробки, куда их, заботливо украсив вручную, положил Пит. Больше всего мне хотелось швырнуть эти печенья на пол, но вместо этого я уселась и принялась вертеть в пальцах одно из них, потерянно пялясь в окно. Эффи незаметно — как она думала — за мною наблюдала поверх газеты, которую она якобы читала. Когда же я наконец раскрошила изящное печенье по краям, она отложила газету и взяла меня за руку.

— Ты тощая, как щепка. Хочешь еще чего-нибудь? Хлеба? Сыра? Яичницу? Ты меня очень беспокоишь.

Мой взгляд с прозрачного весеннего неба перескочил на ее озабоченное лицо.

— Я не особо голодна, — внезапно встав, чтобы прервать дальнейшую дискуссию на тему еды, я вернула так и нетронутые мной печенья обратно в оловянную коробку и быстро прибрала посуду со стола, прежде чем схватить свою охотничью сумку и направиться на выход. Мне вовсе не хотелось обсуждать, что еда на данный момент не вызывала у меня ничего, кроме отвращения — и что вообще жизнь сама по себе на данный момент казалась мне слишком обременительной. Не говоря больше ни слова, Эффи последовала за мной к ограде.

***

Эффи оказалась гораздо более привычна к лесу, чем я могла предполагать. И оделась подобающе: в обтягивающие брюки, сапоги и не слишком длинный свитер, на случай, если вдруг похолодает. Волосы были у нее собраны на затылке в аккуратный хвост, гладкий и тщательно расчесанный, не то что моя жалкая коса, из которой тут и там волосы выбивались клочьями. С собой она прихватила кожаную сумку со специальным вкладышем — как раз чтобы собирать травы. И даже если запиналась о какой-нибудь корень, не хныкала. Будь у меня настроение получше, я бы непременно впечатлилась. В том числе тем, что даже после быстрой ходьбы и атаки низко висящих веток, ее волосы остались все так же идеальны. Но я не стала ничего комментировать, потому что по правде говоря сейчас мне на все на свете было наплевать.

По пути Эффи еще и успевала излагать мне городские новости и сплетни. Ее помощь офису мэра плавно перетекла в работу в его же избирательном штабе — он баллотировался в Палату Представителей от Дистрикта Двенадцать. Она подробно рассказывала мне об Уэсли, его успехах в школе, и жаловалась только на его хрупкое здоровье, которое, по ее мнению, он унаследовал от матери. И рассыпалась в похвалах Доктору Агулар, которая за время своего пребывания в Двенадцатом успела вовремя выявить у мальчика зачатки болезней и предпринять необходимые меры, чтобы поддержать его ослабленный иммунитет.

Поначалу ее болтовня действовала мне на нервы. До чертиков хотелось полностью игнорировать и ее, и весь остальной мир. Да что там, я была готова зашвырнуть ее мешок для сбора трав куда подальше. Руки чесались ломать и крушить все на своем пути. Меня бесили даже маленькие, пробивающиеся к свету ростки — да как они смели тянуться вверх и зеленеть, когда моя жизнь, по существу, зачахла?

Но потом я стала невольно прислушиваться к тому, что она говорила, и осознала, что Эффи успела уже глубоко внедриться в маленький мирок Двенадцатого Дистрикта. Она больше не раздражалась из-за того, что местные не могли нормально стоять в очереди… Теперь она звала всех этих людей — старушек, тетушек, членов их семей, торговцев — по именам, и со всеми, похоже, была на дружеской ноге.

И в жизни мэра она играла более заметную роль, чем просто цыпочки из его конторы, и к его сыну была явно неравнодушна, и вместе с Гринфилдом берегла этого ребенка как зеницу ока. В конце концов я обнаружила, что больше не испытываю раздражения, и что болтовня Эффи меня даже отчасти успокаивает. И хотя от этого тягучая боль из-за отсутствия Пита не исчезала, но я хотя бы отвлекалась от мрачных мыслей, что было само по себе ценно.

К середине дня я так умаялась, что взмолилась о возвращении домой, но Эффи все равно не оставила меня в покое и настояла, что останется со мной до тех пор, пока я не съем хотя бы сэндвич. И я через силу впихнула в себя два ломтя хлеба с куском мяса, чтобы она от меня наконец отвязалась. Когда же она ушла, я поднялась наверх, рухнула в постель и принялась следить за танцем пылинок в луче солнечного света.

***

Доктор Аврелий стал назначать мне сеансы значительно чаще, когда обнаружил, что я снова сползаю в депрессию. Не нужно было обладать большим умом, чтобы догадаться, что я впаду в ничтожество, когда рядом не станет Пита.

Мне оставалось только досадливо вздыхать, когда звонок телефона отрывал меня от процесса созерцания пылинок уже по два раза на дню. Неужто нельзя хоть ненадолго оставить человека наедине с самим собой? На мою грубость и отговорки Доктор Аврелий никак не реагировал, и мне невольно приходилось идти у него на поводу и разговаривать весь битый час как полагается. Однако я все равно была с ним не очень-то приветлива.

— Как твои дела сегодня? — спросил он, когда я сняла трубку.

— Невероятно злюсь. Потеряла всякую надежду и чувствую обиду, — ответила я честно, хотя настроения беседовать с ним у меня и не было. — Все сразу. Обычный для меня день в Дистрикте Двенадцать.

— Ну, я определенно ценю твою откровенность. Честность в нашем случае самая ключевая вещь. Как и в любых отношениях. Давай обратимся для начала к твоему гневу. Можешь описать, отчего ты злишься?

Я усмехнулась, застав его этим на сей раз врасплох.

— Прошу, поделись со мной — что тебя веселит. Я тоже люблю посмеяться, — ровно проговорил он.

— Просто забавно, что вы можете прямо вот так, в лоб, меня спросить: Что-де вызывает твой гнев? Не проще ли спросить: А есть ли в твоей жизни еще что-то, из-за чего ты не злишься? Потому что меня бесит буквально все. И все играют у меня на нервах. Когда я не лежу в постели и не валяюсь на диване, я только мечтаю о том, чтобы все вокруг себя разгромить. Меня. Бесит. Буквально. Все.

— И отчего это так, как ты думаешь? — спросил он.