Good Again
Шрифт:
— Какую мне принять позу, Пит? Как ты хочешь?
— Китнисс, скажи я, как я хочу, и ты выбежишь из этой комнаты с дикими криками, — пробормотал он.
Если бы. Я неловко рассмеялась его легкомысленному тону, который мало вязался с серьёзным выражением его прелестных голубых глаз. Он подошел ко мне, полностью одетый, и я ощутила себя перед ним еще более уязвимой. Осторожно поправив мне волосы, он задержал свой взгляд на них, как будто никогда не видел прежде. Пригладив локоны на моих плечах, его пальцы с легкостью пуха коснулись моих ладоней, прежде чем взять меня за запястья и закинуть руки мне за голову — теперь я лежала на кушетке, развалившись. Тяжело сглотнув, он крепко взял меня за ноги и уложил их, слегка согнув, на сторону. Меня как молния пронзило видение: он, опускающий голову между моих
— Тебе удобно? — выдавил он, часто дыша.
В ответ я смогла лишь кивнуть. Разогнувшись он как-то скованно вернулся на свое место, сел на табурет, взял палитру и принялся смешивать краски. Я кожей ощущала каждое прикосновение его кисти к холсту. И хоть я не могла видеть что именно он рисует, мне показалось, что начал он с фона, потом набросал кушетку и лишь в конце взялся за очертания моей фигуры. Кисть задвигалась быстрее, он упорно работал над изображением деталей. На лице у него было то восхитительное выражение сосредоточенности, которое появлялось когда он что-то создавал. Я постепенно стала расслабляться, и в итоге веки отяжелели, глаза закрылись. Я была в этот момент во всех смыслах в его руках, и это меня разом и возбуждало, и успокаивало. В этом полудремотном состоянии время для меня текло по-другому, а тишину нарушали лишь звуки нашего дыхания и скользящей по холсту кисти.
Звон кисти в баночке с водой возвестил об окончании работы. Он откинулся и посмотрел на результат своих трудов, а потом повернул мольберт ко мне. А я, увидев себя на картине обнаженной, вдруг ощутила, что к лицу прилила горячая волна. Больше всего меня смутило на портрете выражение моего лица и полуприкрытых глазах, в которых читался зов, столь откровенный, что мне не верилось, что я действительно умею так смотреть. В них было томное желание, как и во всей моей позе — мое тело умоляло себя коснуться. Все это было разом провокационно, неловко и возбуждающе, и я перевела взгляд на Пита, надеясь, что он подойдет ко мне.
Видимо, и он, несмотря на всю свою невероятную стойкость, уже дошел до предела: он встал и приблизился. Я не шевелилась, просто смотрела на него снизу-вверх, и он, стоя передо мной, на меня смотрел — пристальным, нечитаемым взглядом. Мне было ясно: он ждет что же я теперь сделаю, и безмолвно вопрошает — был ли мой зов настоящим. Я медленно приподнялась и, подогнув ноги под себя, выпрямилась, стоя на коленях. Я потянулась за бегунок на молнии его штанов, и медленно ее расстегнула. Его руки все еще были нерешительно опущены, когда я потянула его брюки и трусы вниз, и дала им съехать по его ногам. Хотя он и не двигался, но то, что он был невероятно возбужден, стало очевидно. Я храбро протянула руку и обхватила его обеими ладонями, нежно пробежалась пальцами по всей его длине, ощущая, как текстура его кожи в моих руках разнится — от мягкой, с выступающими венами, до плотной и идеально гладкой. Нырнув одной рукой пониже, я стала ласкать его мошонку, не отрывая взгляда от его потемневших, прикованных ко мне глаз.
Они смотрели как я легонько касаюсь губами его головки, а потом медленно спускаюсь вдоль его стержня, как мои губы лениво движутся по верхней части его бедер и животу. Одновременно я продолжала уверенно, но нежно скользить рукой вдоль его восставшего естества, другая же рука придерживала его за бедро пониже пятой точки. Шипение, которое он при этом издавал, поощрило меня пойти дальше, взяв его в рот, заскользить языком по головки и ниже, постараться вобрать в себя по максимуму, насколько это было физически возможно. Он невольно двинул бедрами мне навстречу, и я почувствовала как его руки зарылись в волосы, направляя меня. Вскоре я уже посасывала со всей силы, от его былой сдержанности не осталось и следа, он принялся стонать, шепча мое имя. Я чувствовала как он весь сжался, пытаясь вырваться из моего захвата, но я лишь плотнее сжала губы и не отпустила. Громкий стон сопровождал его скорое освобождение, пролившееся мне в рот. И я, подавив рвотный рефлекс, вобрала его в себя без остатка, пока он сам собой не выскользнул из моего рта.
Подняв глаза я прочла в его взгляде
безмолвное извинение.— Так много времени прошло, — попробовал он объяснить.
— Слишком много, — сказала я, поднимаясь, чтобы обнять его за шею. Его руки сплелись вокруг моей талии, он тесно прижал меня к себе. Сбросив обувь и брюки, он приподнял меня, яростно впиваясь губами в мой рот, путаясь пальцами в волосах. И было у него внутри что-то невероятно острое, когда он отпрянул, чтобы посмотреть на меня.
— О боже, Китнисс, — он опрокинул меня на кушетку, сорвал с себя рубашку и вновь меня поцеловал, и, не прекращая мять мою грудь, лег на меня всем телом, припечатав к мягкой поверхности. У меня уже в голове мутилось от желания, все мое тело задеревенело от того, что мне пришлось держать себя в узде, хотя меня переполняла острейшая потребность. Я вся промокла, болезненно пульсируя и совершенно не нуждаясь ни в какой прелюдии. Все, что мне было нужно, чтобы он наконец оказался внутри, и я изогнулась, чтобы схватиться за него и соединить наши бедра. Он тоже, очевидно, рвался взять меня немедленно: так резко в меня толкнулся, что стало даже больно — не столько от его внезапного проникновения, как от того, что его слишком долго там не было. И его губы, накрыв мой рот, заглушили вырвавшийся у меня громкий всхлип.
Схватив его за ягодицы, я заставила его войти как можно глубже, насколько это позволяла природа, и задвигала бедрами, пытаясь поймать ритм, который утолил бы мой жуткий голод. Ужасно по нему истосковавшись, теперь я никак не могла насытиться нашей близостью. Его рука скользнула в местечко между моих ног, туда, где, как он знал, находится спусковой крючок моего оргазма, но я её оттуда выудила, взамен еще быстрей задвигавшись с ним в унисон.
— Я не хочу сейчас ничего, кроме тебя, — сказала я нетерпеливо.
Он поднял голову, чтобы посмотреть мне в лицо, и в его глазах вспыхнул дикий, животный огонь, он стал чем-то иным, не просто моим любовником. Он снова отстранился, руки подхватили мои бедра, так что мои колени оказались где-то в районе плеч. Он тяжело, как таран, вбивался в меня, по спине и шее стекали капли пота.
— Китнисс, где ты была? — проревел он сквозь стиснутые зубы.
Он задыхался от интенсивности собственного напора, а я почувствовала, что падаю за край, из моей груди криком вырвалось его имя, и все мое тело забилось в конвульсиях после долгих недель копившейся в нем неудовлетворенности.
— Где ты был? — и вместе с этими словами поток злых слез хлынул из меня, когда я дугой выгнула спину, чувствуя как судорожно сжимаюсь вокруг него, затягивая его в себя. – Пит! — орала я. Мне не было дела ни до распахнутых окон, ни до того, что я была теперь перед ним как на ладони. Все, чего я хотела — это навсегда растопить стену льда, которая нас разделила. Мой взрыв наслаждения и его подтолкнул к финалу, в котором он утонул во мне, распавшись на кусочки.
А я все плакала и не могла остановиться. На лицо Пита набежала тень озабоченности, он посмешил смахнуть мои слезы, которые я все никак не могла унять.
— Эй. Что такое? Я был слишком груб? – он, кажется, запаниковал, когда я зарыдала еще сильнее, выплескивая все, что терзало меня все эти ужасные недели. Я была так измучена своей тоской по нему, что просто прижалась в слезах к нему и замотала головой.
— Мне этого так не хватало, черт тебя возьми, — прошептала я, всхлипывая.
И целая лавина поцелуев обрушилась на мой лоб, мокрые щеки, подбородок.
— Мне тоже, — сказал он, почти не отрываясь от меня. — Это были самые ужасные недели в моей жизни, — признался он мне на ухо.
Мои всхлипы обернулись слёзной икотой, которую я так ненавидела.
— Не хочу, чтобы это повторилось. Никогда. Ты не хотел, чтобы я тебя бросала, но сам-то ты что сделал? — сейчас я была ужасно зла, и стукнула его по плечу кулаком.
Он вздрогнул, но меня не выпустил.
— Просто… Я был напуган. Ты перепугала меня до чёртиков, Китнисс. Ты можешь в порошок меня стереть, ты это понимаешь? Я думал, что если буду так защищаться, то будет не совсем ужасно, если ты решишь, что с тебя хватит моих заскоков, что всего этого с тебя довольно, — он скатился с кушетки и теперь сидел на полу, ко мне спиной. — Я жалок, Китнисс, в этой своей любви к тебе, — и он тяжело, протяжно выдохнул.