Горицвет. лесной роман. Часть 2

Долгое время она не догадывалась, что вся ее кипучая радость, продолжавшаяся от вскрытия посылки до входа в бальную залу, на самом деле связывалась не столько с балом, сколько с ожиданием Аболешева. И как только эта радость, - пусть и вызванная самообманом, взлелеянная самовнушением, но от того не менее подлинная, - была уничтожена, вместе с ней исчезло все очарование торжества, все надежды на возвращение душевного покоя и, в конечном счете - все потаенные надежды на прежнюю жизнь. Появление Грега-Серого утешало, успокаивало, но уже не могло заменить исчезнувшей радости, потому что и сам Серый был уже не тот милый сокровенный друг, каким она его знала с детства. И возможно, именно поэтому Жекки так нуждалась теперь именно в Аболешеве, так требовательно искала среди множества лиц его потускневшие аквамариновые глаза, так стремилась именно сейчас вернуть его утраченную близость. Без него, как оказалось, радости для нее не существовало уже ни в чем и ни с кем.

– Мало, - словно бы повторила Жекки вслед за Грегом, прервав продолжительную задумчивость.

– Я должен был догадаться.
– В глазах Грега вспыхнул и быстро погас тяжелый, знакомый блеск, по губам пробежала холодная усмешка, коротко вздернув узкую щетину усов.
– Правда, от завышенных ожиданий всегда мало толка. И вы, дорогая моя, теперь всего-навсего пожинаете их плоды.

Жекки нечего было возразить. "А может, он обманывал меня, когда говорил, что собирался уехать, что забыл о своем заказе и прочее, а на самом деле все время помнил и хотел только одного - нежданным подарком загладить вину, да еще наверняка и ждал немалой награды за эту участливость?"

Жекки зябко повела плечами, невольно улыбнувшись. Эта догадка показалась ей самой обоснованной и почему-то самой приятной. "И ведь, дурашка такой, ни за что не сознается, потому что... как говорил про него Матвеич, "горд как шотландец". Ну что же, будь по-вашему, мистер гордец. Пусть моя холодность послужит вам добрым уроком".

– Не удивляйтесь мне, Грег, - добавила она, чувствуя, как непроизвольно смягчается ее голос и влажная поволока окутывает дымкой глаза, - я ужасно проголодалась, и естественно не могу думать ни о чем на свете кроме еды. Поэтому мне всего мало. Полагаю, вы лучше меня знакомы с чувством голода, если только ваша лесная жизнь остается у вас в памяти.

– Дорогая Жекки, - сказал он, небрежно распахнув перед ней дверцу автомобиля, - к сожалению, в моей памяти остается чересчур много лишнего.

Он усадил ее почему-то на заднем сиденье, отошел к капоту машины, снимая на ходу фрак. Жекки уставилась во все глаза. Грег методично переодевался. Поверх сияющей белоснежной рубашки и отливающего перламутром жилета он надел жесткую кожаную куртку, на голову натянул кожаный круглый шлем, на руки приладил перчатки с крагами. И уже сев за руль, и обернувшись все с той же обидной небрежностью, бросил ей на колени свернутый толстый плед.

– Вот, укройтесь получше. Мы поедем ужинать в такое место, куда уже много лет не ступала нога ни одной женщины.

– Лишь бы нас не оставили там голодными,- заметила она, чуть-чуть насторожившись по поводу его полной шоферской экипировки.

– Ручаюсь, что не оставят, - успокоил ее Грег.

Жекки с наслаждением закутала себя пледом и расслабленно откинулась на кожаную спинку. Грэф и штифт зарычал, вспыхнул фарами и размашисто тронулся с места. Вот мимо замелькали подсвеченные фонарями фасады каменных домов, витрина трактира "Лондон", ряд присутственных мест. Вот вытянулась и скрылась косая тень от пожарной каланчи, вот потянулись по сторонам маленькие деревянные домики окраин. Когда машина, издав равномерный рокот, уже переехала скрипучий мост через загородный ручей, Жекки сквозь полудрему подумала: "Должно быть, мы едем в слободу, в какой-нибудь тамошний ресторан. Он их знает все наперечет". И почему-то совершенно успокоившись, снова с наслаждением почувствовала накопленное под пледом уютное тепло, холод проносящейся мимо ночи, вихрем обжигавший лицо, и липкую паутину дремы перед глазами, которая все темнела,темнела, постепенно смешиваясь с окрестным мраком и, наконец, совсем исчезла, как и все ненужные, досужие домыслы, нелепые обиды, бессмысленные слова.

XXIV

– Жекки, проснитесь, Жекки, - прозвучало где-то далеко над ней, и она поняла, что кто-то настойчиво трясет ее за плечо. Она открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо Грега. При сильном приближении кварцевая чернота его глаз казалась зловещей. Дрожащие красные отсветы набегали откуда-то со стороны, то выделяя всю его фигуру из тьмы, то погружая обратно в ночь.

– Держи ровнее, - послышалась просьба, обращенная к кому-то невидимому.

Грег помог ей выбраться из машины. На нем снова красовался бальный фрак. Черные смоляные волосы, недавно примятые плотным шлемом, опять были аккуратно расчесаны и отбрасывали живой естественный блеск. Жекки оглянулась и испуганно уставилась на своего гида. Она не узнавала того места, где очутилась по его милости.

В ночной темноте, огражденной неровными красноватыми всполохами, идущими от фонаря в руке приземистого старика, просматривались только стволы высоких деревьев, мелкая розоватая щебенка под ногами, да вздымающаяся темная громада дома: ступени с выбитой кладкой, огромные колонны с множеством трещин и осыпающейся штукатуркой, изъеденный зеленой плесенью белокаменный лев справа от лестницы, поднимавшейся к подножию фасадных колонн.

– Грег, - Жекки заставила себя сдержать срывающийся голос, - могу я узнать, что это значит?

Ей тут же вспомнилось - нечто весьма похожее уже происходило не так давно, и состав участников мизансцены, кстати говоря, был тот же, если не считать почтенного старца с фонарем.

– Не бойтесь, Евгения Павловна, и ради всего святого, не пытайтесь обвинить меня сразу во всех смертных грехах. Мы всего-навсего посетим старую уездную достопримечательность.

– Грег, я прошу вас, - сдерживать себя становилось трудней, и труднее с каждой секундой, - объясните без этих ваших штучек. Я хочу знать, куда вы меня привезли?

– Осподи, боже мой, - зашамкал старческий слабый голос.
– Да как же, ваше сиятельство...

– Молчи, Фаддеич, - оборвал старика Грег и тут же добавил, весело сверкнув белозубой улыбкой.
– Евгения Павловна, я уверен, что посещение моих родных пенатов не вызвало бы у вас протеста. Право, в этом нет ничего предосудительного. К тому же, я давно обещал проведать вот этого доброго бессменного хранителя здешних стен.
– Грег чуть приобнял старика, у которого немедленно заслезились глаза, и началось шмыганье носом.
– Прошу любить и жаловать - Никита Фаддеич, мой добрый друг и некогда дядька, а еще прежде камердинер отца.
– Фаддеич шумно шмыгнул, и фонарь в его руке резко качнулся.

– Ну, полно, старина, полно.

– Приятно познакомиться, - сказала Жекки, вежливо кивнув старцу, и тут же прибавила, ошеломленно переводя глаза на Грега: - Мы что же... то есть, вы что же привезли меня...
– пораженная догадкой о своем теперешнем местонахождении Жекки с трудом подбирала слова.
– Ваши родные пенаты, это что же, дворец Ратмировых? Мы в Старом Устюгово?

– Совершенно верно, - весело откликнулся Грег.

– Помилуйте, сколько же времени мы сюда добирались, ведь это в ста верстах от Инска?

– В восьмидесяти девяти, если быть точнее, а ехали мы около двух часов и то только потому, что ночью я не рискую разгоняться на полную мощь мотора, чтобы не слететь в какую-нибудь пропасть. Так что, вы сами видите, Жекки, как сильно сокращает пространство новейший шпиц.

Жекки опустила руки. Выходит, она проспала больше часа и за это время переехала с одного конца уезда на противоположный. Было от чего потерять душевное спокойствие. Но как бы там ни было, а ничего другого кроме принятия свершившегося факта, ей в ее положении не оставалось.