Город из воды и песка

Саша целует и целует, непоенный, нелюбленный — нецелованный мальчик! У Саши столько нетерпения и жара, что у Войнова всё тянется навстречу этому сумасшедшему, яркому, непереносимому желанию. Он сам чувствует лишь одну, такую же яркую, непреодолимую потребность — отдаться и принять, вплавить, встроить в себя, удовлетворить, насытить, любить, господи боже! Отдать Саше столько любви, сколько он запросит, сколько захочет взять, сколько решит, что способен забрать. Сашенька… Сашенька… Санечка… Мальчик… Хороший… Родной мой… Единственный…

В тот момент Войнову совсем не страшно от того, что творится у него в голове, да и чуть ниже, посередине грудины. Пусть пылают, пусть разворачиваются, вонзая тугие молодые бутоны, меж рёбрами, сквозь связки, мышцы и кожу, пусть прорезаются и жадно им напиваются — пусть, пусть… Это так надо, положено, предназначено — надо, надо, надо. Так хорошо, так правильно. Так прекрасно и больно. Он отдаст, не издаст против ни звука. Ему надо — Саше. Ему — предназначено.

Саша целует, а ладонью накрывает Войнову член. Но не задерживается, тянется дальше — мошонка, промежность. Вопросительно пальцами — можно? Тебе — всё можно: сегодня, завтра, всегда, во веки веков. Войнов закусывает губу и расставляет колени.

— Хочешь меня трахнуть? — не спрашивает — отдаёт, вручает себя Войнов.

— Можно? Никита?

— Вперёд, сладкий. Дерзай, пионер.

Смеётся — возбуждённый, отчаянный, смелый. А выдают одни только пальцы.

Войнов говорит:

— В моей сумке, Сань. Открой, там в маленьком отделении презервативы и смазка.

— Не буду же я в твоей сумке…

— Чего уж теперь-то? Достань сам. Мне сейчас, видишь, совсем не с руки…

Поднимается. Берёт сумку. Вжикает молнией. Вжикает ещё одной. Ищет внутри. Достаёт. Молния первая. Молния вторая. Сумка назад. Потом секунд пятнадцать томительной тишины — и Войнов поворачивает голову, чтобы что-то понять. Наконец Сашин голос:

— Я сейчас… Я быстро… Подождёшь немного? Мне надо… Не уходи никуда только, ладно?

— Иди, всё в порядке, — улыбается Войнов. — Куда же я теперь от тебя денусь?

— Я быстренько…

Минута, две, три. Войнов думает, что лучше бы, наверное, сдвинуться на край кровати — так Саше будет удобнее. Только успевает подумать, как слышит шорох открывающейся двери ванной комнаты, и через несколько секунд Саша уже на кровати и опять его жадно целует: мой, мой, мой! Войнов смеётся, соглашается в поцелуй: твой, твой, чей же ещё? Конечно же — твой!

Войнов всё же сдвигается на край кровати. Саша берёт его ноги, целует, конечно, под коленями, внутреннюю сторону бедра. Потом помогает поднять ноги повыше — Войнов ждёт, не без предвкушения, пальцев и заходится стоном, когда чувствует, как Сашин язык широко, без тени смущения, проходится по промежности и сразу по дырке. Он обводит края и вторгается внутрь, сосёт, лижет, трахает — так, что Войнова уносит от восторга, потому что Саша невыразимо хорош. И оттого, что настолько интимная ласка заводит Сашу даже сильнее минета. Войнов себя едва контролирует, кажется, только стонет: «Ещё, ещё, ещё… Сашенька, Саша… Что же ты…? Ах, боже…. А-а-а, м-м-м…»

Он теряется во времени — для Войнова время теперь — только интенсивность и цвет удовольствия: оранжевый, розовый, голубой, синий.

Войнов будто падает с облака, ступни снова чувствуют мягкое, а голова немного проясняется от слишком ярких (он сам не ожидал, что будет так!) ощущений. В ушах шумно — Войнов слышит только одно своё дыхание, прерывистое, заполошное.

К его до краёв наполненной звуками и ощущениями картине удовольствия внезапно добавляется ещё одно чувство: обоняние.

— Мятная? Ты купил? Серьёзно?! — удивляется Саша.

— Ну, чтоб всё по фен-шую… Чтобы аутентично… — тяжело отзывается Войнов.

Ему приходится шумно втянуть в себя воздух, когда он чувствует, как внутрь проникает палец. Саша пробует небыстро, туда и обратно, на две фаланги. Войнов одобрительно стонет и шире разводит колени. Палец проникает глубже и начинает двигаться быстрее.

— Ты такой потрясающий, — выдыхает Саша.

— Это признание, ох, мне, или… Саш… м-м-м… моей заднице? — пытается пошутить Войнов, но получается не очень, потому что разговаривать становится как-то совсем сложновато.

— Обоим, Никита. Обоим.

Голос! Сашин голос — он в себя впитывает, втягивает, порабощает, заставляет всё чувствовать, переживать ещё отчётливее, ещё сильнее.

Войнову даже не надо ничего говорить: Саша попадает куда надо, прямо по простате, и ощущения такие невероятные, мучительно-приятные, похожие на то, как если тереть обнажённую головку большим пальцем, только давление на простату чувствуется как более мягкое и деликатное, но и более глубокое, а ещё настойчивое, навязчивое, мучительное и тревожащее.

Саша сгибает палец, добавляет второй, и удовольствие становится едва переносимым. Хочется, чтобы Саша занялся и членом. Войнов умоляет:

— Приласкай меня…

Саша не берёт в рот, он обхватывает левой ладонью ствол и начинает резко дрочить. Никакой пощады: пальцы безошибочно попадают по простате, рука сжимает и отчаянно дрочит. Войнов хочет за что-то схватиться, до одури хочет кончить, ёрзает спиной по простыне, нащупывает спинку кровати, упирается в неё ладонями, стонет, мечется, пытается свести колени, вскрикивает:

— Я люблю тебя!

И это так больно, больно и неописуемо хорошо, что Войнов чувствует, как напряжение достигает критической отметки, держится на ней несколько секунд, когда Саша, наконец, обхватывает губами головку и позволяет толкнуться ему в рот — и только потом напряжение разом падает. Саша принимает в себя семя и сглатывает. Ещё с минуту не отстраняется, мягко посасывает ещё чувствительную головку — и только потом отпускает, подтягивается к войновскому плечу.

Он тихо спрашивает, хотя, несомненно, знает ответ:

— Было хорошо?

— Хорошо — это не совсем то слово, — говорит Войнов, удивляясь, что вообще способен хоть что-то произнести.

Они лежат какое-то время, потерявшиеся во внезапно открывшейся тишине. Войнов просит через какое-то время:

— Обними меня… Покрепче, Сашенька…

И Саша его обнимает.

Войнов раньше вряд ли задумывался о… счастье. Мыслил как-то проще, узкими категориями, хорошо-плохо. Если сделаешь что-то и чувствуешь себя здорово — значит, хорошо, если отчего-то хочется биться головой о стену и скулить — ясно, что плохо. Счастье казалось настолько сложным понятием, чем-то многосоставным, запутанным, требующим выполнения энного количества действий и определённых условий, что Войнов даже и не пытался, не забивал себе голову.