Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Город из воды и песка
Шрифт:

Да, были какие-то представления: дом, собака, любимый человек рядом. Было эхо чужих мыслей, осмысление других судеб: призвание, реализация, найти себя и двигаться к собственной цели. Но всё это было так… расплывчато, далеко от него, как будто страницы энциклопедии, методички, кем-то оставленные заметки на дверце его холодильника. И вот только теперь, в тот момент, в Сашиных объятьях, он всё думал и думал, не мог остановиться. И даже «думал» — это совсем не то, неверное слово, он чувствовал, потому что сердцем: счастье — что это? Какое оно? Безумное, тихое, взрывное, сумасшедшее, долгожданное? Умиротворение и покой? Удовлетворение плодами и делами рук своих? Награда за долготерпение? За надежду и веру? За муки?

За правду? За боль? Это что-то необходимое, сокровенное? То, без чего не жить и себя не мыслить? Или? Или?

Экзальтированные фанатики, готовые отдать жизнь за веру; пылкие влюблённые, считающие минуты до встречи; молодые матери, только прижавшие к груди новорожденных младенцев; отважные путешественники, первооткрыватели, едва ступившие на неизведанную землю — испытали ли они счастье, чувствовали ли на губах его вкус? Всё это по-прежнему казалось Войнову слишком сложным и слишком далёким, но одно он теперь понимал ясно, щемяще, а значит неоспоримо, правдиво: его ощущение, его образ и представление, его воплощение счастья — это Сашина голова у него на плече. Так просто. Тяжесть головы на плече и обвившие его руки, и ещё голос, конечно, Сашин голос — везде и всюду, вокруг Войнова и в нём, внутри, в кровеносном русле, в потоке, несущем кислород, а значит, жизнь, желание, желание жизни.

— Никит? Никита?

— М-м-м, Сашенька?

— Ты хотел бы жить вечно?

— Вопросики у тебя… Почему сейчас?

— Так хотел бы?

— Нет. Зачем?

— В смысле зачем? Ну, чтобы было… Чтобы не умирать. Не страдать. Не бояться умирать. Не стареть. Не болеть.

— А я не боюсь, Саш.

— Не боишься? Правда?

— Мне так кажется. Честно.

— Я думал, каждый хотел бы. Разве это плохо? Ну, знать, что будешь жить вечно.

— Ужасно скучно.

— Да ладно! Никита! Стебёшься?

— Сейчас? Когда два раза кончил с парнем, встречи с которым ждал, как манны небесной, как Аллах Мухаммеда, как пустыня дождя? Ха — ха — ха, — сказал с расстановкой Войнов. — Вообще вот ни капли.

— Так ты серьёзно? Ну ладно…

Санечка! Господи! Какие могут быть разговоры о вечностях? О далёком, несбыточном, метафизическом — если ты сейчас рядом? Живой, тёплый, такой осязаемый, близкий. И ведь это же правда никакие не вечности, просто вот в ста миллионах световых лет от…

Войнов прижимается вслепую, губами к Сашиной щеке — ромбик из четырёх родинок, вот он, его можно целовать и можно обвести пальцами, можно найти губами тонкое серебряное колечко в мочке уха. Это ли не счастье? Какие уж тут бескрайние непредставляемые вечности…

Вдруг Сашин телефон — неожиданно громко. Вот же блин! Так ведь и инфаркт получить можно!

— Сейчас. Прости.

Саша поднимается с постели — и вот уже Войнов один. Как и был долго-долго-предолго.

— Нет ещё… — в трубку. — Нормально. Всё в порядке. Да и не надо было. Я тебе говорил… Да перестань уже! Через час, может… Я не знаю. Постараюсь… Ладно. Это отец, — говорит Саша Войнову.

— Он волнуется. Я понимаю. Ты можешь дать ему номер моего телефона. Правда. Я не против.

— Никит, тебе пора. — Голос глухой такой. Сашин и уже как будто не Сашин.

Войнов бы заорал, забился, если бы мог, если бы ему было позволено, если бы сам себе позволил: «Только не сейчас! Нет, нет, нет! Я не хочу! На заставляй меня! Ну зачем ты так?! Я не хочу! Не могу, понимаешь?»

Но вслух только:

— Мы же ещё встретимся? Когда, Саш?

— Если хочешь, на этой неделе.

— Хочу, родной. Конечно хочу.

— Решим, ладно?

В ванной, когда Войнов одевается, свет кажется слишком ярким, ужасным, калечащим. Он уже знает, что через минуту уйдёт, ему придётся, и ничего с этим не сделать. Как ни убеждай себя, что встретятся. Как ни думай, что всё будет хорошо, всё получится, а поднимают голову

и клацают алчущей пастью неверие и отчаяние — такие сильные, что с ними не справиться, они же мрачные ненасытные хищники: убежишь — догонят, найдут — не спрячешься.

Они прощаются около двери, целуются. У поцелуя горький растерянный вкус.

— Как ты доберёшься? — спрашивает Войнов.

— На такси.

— Напиши, когда будешь дома. Не забудь, ладно?

— Не забуду.

— Ну… пока? — Вопросительно — как же он сможет уйти? Всё что угодно! Только не это!

Пожалуйста! Что тебе стоит, Господи?

— Пока.

Рука на спине, Войнов последний раз крепко прижимается к Сашиному рту, и потом к щеке, замирает на мгновенье и сам отрывается, дёргает ручку двери, шаг за порог. Больше не вместе. Повязку к чёрту! Всё к чёрту! Как вышло, что он ушёл?! Бесконечный придурок! Непуганый идиот! А Саша остался. Как это вышло?

Войнов спустился на лифте, выскочил из гостиницы, быстрым шагом дошёл до машины (парковка точно была не видна из окна их номера), залез в багажник, нашёл синюю спортивную толстовку, которую так и не удосужился вытащить после последней тренировки (надо же — пригодилась!). Надел на себя толстовку, застегнул прямо под горло, чтобы не было видно рубашки. Проверил, все ли с собой: документы, ключи, деньги. Только тогда закрыл машину и так же быстро пошёл прочь. Приложение каршеринга показывало, что буквально ещё метров сто, и он будет на месте. Да, вот она — Войнов заметил бело-сине-жёлтую тачку.

Разблокировал двери, сел внутрь, осмотрелся, примерился к коробке передач, завёлся и стартанул. Вернулся назад к гостинице. В этот раз встал напротив входа.

Он прождал минут двадцать, всё это время убеждая себя, что всего лишь беспокоится о Саше, просто нужно убедиться, что он доехал домой целым и невредимым.

Это были невыносимые двадцать минут: долгие, бессовестные, неспокойные, когда Войнов вглядывался, как какой-то одержимый или просто преступник, в раздвижные гостиничные двери. И когда Саша показался, Войнов сразу его узнал — сердце подскочило, болезненно сжалось, и зачастило: Саша, Саша, Саша! Широкие мешковатые коричневые штаны со множеством карманов, зелёная худи, серая футболка (бох ты мой!) с Губкой Бобом, рюкзак на плече, кудрявые волосы. Войнов услышал, как Саша поздоровался с таксистом: «Добрый вечер!» — и даже если бы сердце не узнало (невозможно, совсем никак невозможно!), он бы понял, убедился по голосу.

Войнов чувствовал себя преступником, психанутым маньяком, когда мчался хвостом за Сашиным такси по Ботанической, Милашенкова, Яблочкова и наконец по Бутырской. Там, недалеко от «Савёловской», такси свернуло во дворы, но Войнов не стал преследовать, проехал ещё вперёд метров триста-четыреста и там, найдя, где встать, припарковался. Он тяжело и беспокойно дышал, пытаясь осознать, зачем это сделал. Хотел увидеть Сашу? В самом деле волновался? До одури хотел увидеть! Непереносимо! И волновался тоже. Но увидеть, конечно (нет смысла обманывать), хотел больше. Ночью, мельком, нечётко — но увидел. Влюбился ещё сильнее (разве можно сильнее?). Какой же он безумный… Совсем ненормальный.

Загорелся экран телефона, ожил Вотсап.

«Я доехал. Всё нормально».

«Хорошо. Пойдёшь спать?»

«Да. Скоро».

«Я люблю тебя, Сашенька. Спокойной ночи, маленький».

«Спокойной ночи, Никита».

«Спокойной ночи» — и только. А чего Войнов хотел? Саша мог ему не поверить, или прийти в замешательство, или просто — ну не чувствовать ничего подобного, ответного. Но Войнов всё же рассчитывал на какую-нибудь реакцию, хоть смайлик, хоть скобочка. Но пусто и тихо. Ничего. Одно дело говорить «обожаю», «скучаю», другое — признаваться в любви. Любить — это же совсем другое. И невозможно ни попросить, ни заставить, ни потребовать, ни принудить.

Поделиться с друзьями: