Гость из будущего. Том 4

— Задумки свои запомни, а ещё лучше запиши. Пригодятся. Лично я так поступаю всегда, — пробурчал я, вынув записную книжку из кармана.

— Ну, хорошо, — кивнул барабанщик Лавровский, — если «Пароходы» и «Королева» — минус, то что тогда плюс? Ты же сам говорил, нам нужно откатать 16 песен для диска.

— Провалами в памяти пока не страдаю, — улыбнулся я. — Первая, она же начальная композиция в программе должна являться нашей фирменной, забойной и знаковой вещью. И в ней должно звучать название — «Поющие гитары».

— Изобразишь? — заинтересовался Толя Васильев.

— Само собой, — усмехнулся я, взяв гитару, — у нас же сегодня два вечерних концерта. Не будем же мы на этих выступлениях лажать. Итак, песня «Поющие гитары», — сказал я.

После чего заиграл мотив хита ВИА «Самоцветы», который в той моей молодости назывался «У нас молодых» или «Наши руки не для скуки». Вещица имела забойный битовый проигрыш и пользовалась большой популярностью на всех танцплощадках Советского союза. И я даже видел, как в нулевые годы под ремикс этой песни спортивные и подкаченные парни отплясывали силовой брейк-данс. А это значит, что в этой композиции было какое-то неуловимое сочетание нот, какой-то неуловимый мотив, делавший песню бессмертной.

У нас, молодых, впереди года,

И дней золотых много для труда.

Пусть «Поющие гитары» греют нам сердца!

Для любви сердца — той, которой нет конца.

Для любви сердца — той, которой нет концаааа! — допел я первый куплет, из которого начисто исчезли «руки не для скуки», не вписавшись в новое будущее. А далее я как мог на басовых струнах выдал простенький, но забойный проигрыш, и тут же затянул второй куплет:

Пусть в сердце твоём, как родня, живут

Навеки вдвоём и любовь и труд.

Пусть «Поющие гитары» греют нам сердца!

Для любви сердца — той, которой нет конца.

Для любви сердца — той, которой нет концаааа!

Пусть сердце найдёт молодую новь:

Сто тысяч забот и одну любовь.

Пусть «Поющие гитары» греют нам сердца!

Для любви сердца — той, которой нет конца.

Для любви сердца — той, которой нет концаааа!

Хряпнул я в завершении по струнам и спросил парней, которые сидели, открыв рты:

— Что скажете, ромалы?

— Сдаётся мне, что это будет забойная хитяра, — проплетал Лёва Вильдавский, моментально наиграв на электрооргане проигрыш песни.

— Чумовая вещь, — кивнул головой Толя Васильев. — Здесь бы духовая секция не помешала.

— Обойдёмся пока без секции дУхов, — хмыкнул я и, хотел было исполнить ещё один будущий хит на все времена, как в кинопавильон вбежала редакторша нашего «Первого творческого объединения» Фрижета Гургеновна и потребовала моей срочной аудиенции.

— Вот текст, вот аккорды, репетируйте пока без меня, — пробурчал я, отдав ребятам листок со своими каракулями и, тут же подумал: «Где я ещё успел накосячить и чем провинился, коли такая срочность и спешка?».

Глава 9

Признаюсь откровенно, от всех этих административных делений на «Ленфильме» у меня голова шла кругом. «Первое творческое объединение» возглавлял Иосиф Хейфиц, «Второе» — Григорий Козинцев, а ещё было и «Третье», которым руководил Виктор Трегубович. Изначальная идея была такая, чтобы в каждом объединении сложился свой сработанный и сплочённый коллектив единомышленников, и чтобы между ними можно было устроить что-то наподобие соцсоревнования. Но нервная система творческих людей такова, что сегодня они лучшие друзья, а завтра уже непримиримые идейные враги. Поэтому все эти разделения были условны и отдельные творческие единицы перемещались из одной команды в другую. Однако наших щепетильных редакторов это не волновало. И коли меня приписали к «Первому объединения», то будь добр отчитаться перед Фрижетой Гургеновоной.

— Это твоя заявка в ЦДТС? — спросила Фрижета, когда мы вошли в её кабинет, заставленный кипами разных книг и бумажных папок.

«Чья же ещё?» — усмехнулся я про себя, рассматривая бумагу, которую ещё вчера отправил в цех декоративно-технических сооружений, прикрепив к ней простенький чертёж стандартной киношной выгородки и одного большого стола, где планировалось расставить разные колбы и физические приборы.

— Если подпись моя, то моя, — кивнул я.

— То есть у тебя на вторник 8-е сентября уже назначена съёмка, я правильно поняла? — грозно сверкнула глазами уроженка Пятигорска, в которой текла горячая кровь жителей древнего Урарту.

— Директор киностудии, Илья Николаевич, потребовал закрыть вопрос с «тайнами Вселенной», и я его закрываю, у Вселенной тайн больше нет, — снова кивнул я, мысленно добавив более резкое выражение: «а чё сиси-то мять?».

— А ты, Феллини, случайно ничего не забыл?

— Да вроде ничего, — пожал я плечами. — Реквизиторам заявку отдал, с костюмерами и гримёрами пообщался. От оператора Сергея Василича Иванова принципиальное согласие получил. Нужно ещё сегодня с Леонидом Фёдоровичем Быковым переговорить. Что-то он мне в последние дни не нравится. Хандрит что-то наш «Максим Перепелица».

— Я спрашиваю, где сценарий?! — рявкнула Фрижета Гургеновна.

— Дома на столе лежит, — соврал я. — В понедельник будет, к обеду. Кхе, лучше к вечеру.

— А ещё лучше во вторник утром, правильно? — прошипела редакторша. — То есть ты ещё ни строчки не написал, а уже заказал съёмку?

— Фрижета Гургеновна, за кого вы меня принимаете? — сделал я крайне возмущённое лицо. — Начало такое: звучит загадочная музыка, а в кадре на крупном плане что-то в колбе кипит и бурлит. Затем камера плавно отъезжает, и мы видим профессора с микроскопом, который двум своим студентам читает стихотворение Пушкина: «О сколько нам открытий чудных / Готовят просвещенья дух / И Опыт, сын ошибок трудных, / И Гений, парадоксов друг…». Как начало, цепляет? — хохотнул я, вспомнив, что передача «Очевидное — невероятное» с этим прологом выходила почти 40 лет, и все были довольны.

— Признайся, это ты сейчас придумал? — подозрительно уставилась на меня редакторша.

— Это Пушкин сочинил в 19-ом веке, — захохотал я. — Всё, не буду больше отнимать ваше драгоценное время! И в понедельник вечером, в крайнем случае, во вторник утром сценарий и коробка конфет будут на этом самом столе, — я ткнул пальцем в столешницу, заваленную бумагой.

И пока Фрижета Гургеновна не прицепилась ещё к чему-нибудь, например, к отсутствию фото и кинопроб, пулей вылетел из кабинета. «Пустяки, — подумал я, — во вторник в студии отсниму все игровые эпизоды, а наполню „документалку“ закадровым текстом и видеорядом, сделанным в нашем ленинградском планетарии. И на поверку всё оказывается проще простого, если подойти к делу с фантазией».

— Кстати, о фантазии, — пробубнил я, покосившись на циферблат наручных часов. — Кажется, товарищ Быков уже должен быть на своём рабочем месте? Пора брать нашего «Перепелицу» за рога и вытаскивать из знаменитой «русской хандры», порождённой скукой, унынием и бездельем. Обломов нашёлся, ёкарный бабай.

* * *

— Я же уже сказал, что не буду сниматься в роли твоего профессора, неинтересно. Что тебе ещё нужно? — недовольно проворочал Леонид Фёдорович, увидев мою наглую и довольную физиономию в своём киношном мирке, который впрочем от кабинета Фрижеты Гургеновны мало чем отличался. Здесь была всё та же казённая мебель, те же папки с бумагами, пишущая машинка, стол, лампа и диван, где мне уже доводилось пару раз поспать.