Гость из будущего. Том 4

— Перебор, — хохотнул актёр Валерий Носик.

— Логика есть, — кивнул головой актёр с колоритной профессорской внешностью Владимир Раутбарт.

— С чаем — это хорошо придумано, — закряхтел Леонид Гайдай. — Перерыв пять минут, и будем снимать.

— Есть ещё такое предложение! — брякнул я, пока народ не разбежался по курилкам. — Входит в аудиторию наш длинный студент, который сидел в коридоре, вытянув ноги вперёд. Профессор его спрашивает: «Признайтесь, вы к экзамену готовились или как всегда?». «Учил всю ночь», — бурчит наш верзила. «А это у вас что?» — профессор вытягивает из нагрудного кармана длинную метровую, сложенную гармошкой шпаргалку. «Пиджак не мой», — тут же отнекивается студент. «А тут у нас что?» — «Лопух» вытаскивает из галстука точно такую же «шпору».

— Хе-хе-хе, — захихикали все вокруг меня, а я продолжил:

— «Галстук одолжил в общежитии», — врёт студент. «А где вы одолжили это?» — профессор вытягивает третью шпаргалку из рукава. «Подсунули за подкладку враги», — отнекивается он. «Ну, хорошо, тяните билет», — пожимает плечами профессор «Лопух». «Профессор, а можно я приду в следующий раз, когда получше подготовлюсь?» — жалобно просит верзила. «Можно», — тяжело вздыхает профессор, а на переднем плане лежит целая гора разных разнообразных шпаргалок.

— Ха-ха-ха! — опять громче всех загоготали техники и осветители.

— Хе-хе, –­ крякнул Гайдай. — Чествую печёнкой, сработаемся. Перерыв!

Глава 2

Первый съёмочный день на «Мосфильме» для меня закончился в буфете с говорящим названием «Софит», куда я зашёл с главным оператором Константином Бовиным. Мне требовалось перевести дух, пораскинуть мозгами и выпить чашечку горячего и ароматного кофе. За эту первую рабочую смену наша съёмочная группа проделала поистине титаническую работу. Были отсняты все планы в коридоре института, и три эпизода в самой экзаменационной аудитории: первый — со студентом-картёжником, второй — со студентом, у которого в ухе наушник и дополнительный третий эпизод, где на экзамен пришёл студент с кучей шпаргалок. Кстати, мой экспромт получился ничуть не хуже первых двух. И Леонид Гайдай пометил в своём сценарии, что сначала из аудитории выходит Раднэр Муратов, который возмущается, что профессор — зверь. Потом идёт эпизод со шпаргалками. И затем уже появляются картёжник Носик и радиолюбитель Дуб, которому преподаватель говорит, что профессор конечно Лопух, но аппаратура при нём, при нём, как слышно?

­– Мы с такой скоростью ещё никогда не работали, — признался мне Константин Бровин, которого я по случаю своего дебюта угостил коньячком. — Теперь молись, чтоб плёнка оказалась без брака. А то завтра всё будем переснимать по новой.

— Безобразие, — проворчал я, — и куда только смотрит наше Госкино? На те сверхдоходы от кинопроката уже давно можно было закупить всю технологическую цепочку фирмы «Кодак» и переоборудовать наши заводы, а «Свему» запретить навсегда, как самую дефективную в мире плёнку.

— Да нашим чиновникам начхать, — прошептал Бровин, покосившись по сторонам. — Кино ведь как-то снимается, деньги в кассу капают. А то, что мы по три раза переснимаем одно и то же, так повторение — мать учения. Ладно, если в студии пересъёмки, а если на натуре? А если у тебя в кадре танки или самолёты? Одним словом — жуть.

— Не то слово, — кивнул я и тут же подумал, что придёт время, и эту проблему решу, чего бы мне этого не стоило.

— Здорова, Феллини, ха-ха! — хлопнул меня по плечу кинорежиссёр Владимир Басов, который зашёл в кафе вместе с Валентиной Титовой. — А мне тут натрещали на ухо, что Феллини на «Мосфильм» приехал. Ха-ха. Я спрашиваю: «итальянский?». «Нет, — говорят, — ленинградский». Ха-ха.

— Между прочим, Ленинград — это тоже в чём-то Венеция, только чуть севернее и на Неве, — усмехнулся я и, пожав руку режиссёру, кивнул его супруге Валентине.

— Отойдём, надо бы поговорить, — шепнул Басов.

— Пошли, — пожал я плечами, тем более кофе был уже давно выпит.

Коридоры самой большой киностудии СССР, лично для меня, не подготовленного человека, представляли самый настоящий лабиринт, состоящий из лестниц, подземных ходов и неожиданных поворотов. Благо Владимир Павлович, прежде чем начать секретный диалог, вывел меня на знакомую уже площадь перед главным корпусом «Мосфильма». А еще сюда, словно по заказу подъехало два автобуса: один с киношной аппаратурой, а второй с целой толпой шумных киноактёров. И поэтому вокруг стоял такой гам, что любые тайные беседы можно было вести не таясь.

— Я слышал, что твой детектив в Госкино приняли без просмотра? — спросил Басов, прежде чем перейти к сути секретного разговора.

— В какой-то мере — да, — пробурчал я.

— Это отчего же такие преференции? Тебе — новичку?

— Да какие преференции? — отмахнулся я. — Если фильм уже крутят для всех сотрудников КГБ, так за что его запрещать?

— Мало ли где и что крутят? — не поверил мне Владимир Павлович. — Я ведь — «воробей стреляный». Если у тебя там, на самом верху, появился заступник, то помоги и мне. Мою «Метель» Госкино который месяц мурыжит. А это деньги, премии мне и актёрам. Новая работа, в конце концов.

— Метель-метель, экранизация Пушкина, — проворчал я. — Ладно. Порешаю этот вопрос. Но раньше ноября результата не будет. Есть ещё какие-то просьбы и пожелания?

— Пока нет, — ошарашенно крякнул кинорежиссёр.

— Только никому не слова, что у меня наверху кто-то сидит, — шепнул я и улыбнулся, так как пушкинскую «Метель» и без моего заступничества должны были запустить в прокат, после снятия Никиты Хрущёва.

Затем, прощаясь с Басовым, я пожал его руку, и вдруг меня что-то больно кольнуло прямо в затылок. Словно невидимая иголка вошла в мой мозг и обожгла всё внутри. Естественно никакой иголки не было и в помине, просто кто-то неведомый в данный момент сверлил меня взглядом полным ненависти и злости. Из-за чего я резко оглянулся, но кроме толпы разодетых по моде 19-го века киноактёров никого не увидел. Однако ощущение присутствия странного незнакомца никуда не делось. И тут же появилось огромного желание этого незнакомца вычислить и взять.

Поэтому я двинулся прямиком на шумную и пёструю актёрскую братию. «Сейчас ты занервничаешь, дёрнешься, побежишь, а я тебя поймаю, и уши так оттяну, что мама родная не узнает», — подумал я, вклиниваясь между киноактёрами, которые после трудного съёмочного дня потянулись либо в столовую, либо в буфет. Но смешавшись с толпой, что вползла внутрь главного корпуса, мгновенно появилась мысль, что мне пора бы подлечить нервишки. Какие-то невидимые иголки в мозг, какие-то кривые взгляды — всё это может закончиться манией преследования и паранойей. Между тем у меня ещё полно самых разных грандиозных планов и важнейших дел, и эта глупая параной мне ни к чему.

«Ерунда какая-то, ради чего я гонюсь за каким-то человеком? Бред», — проворчал я про себя, уже намереваясь повернуть обратно, на улицу. Как вдруг мои глаза случайно наткнулись на странного парня в рабочей спецовке техника. Он стоял примерно в двадцати метрах от меня, повернувшись спиной, и усиленно делал вид, что читает газету. И я готов был поклясться, что незнакомец вздрогнул, как только мой пристальный взгляд зацепился за его ничем не примечательный затылок. К сожалению нас разделяли десятки человек, которые сновали туда и обратно. И при всём желании, я не мог, как на футбольном поле свободно разогнаться, и поймать его за руку или плечо. Из-за чего мне пришлось, сталкиваясь с другими сотрудниками киностудии, медленно продвигаться в нужном направлении. И тут незнакомец буквально рванул в один из бесконечных коридоров «Мосфильма». Я, конечно же, побежал следом, но через четыре метра врезался в какого-то мужчину в старомодном пиджаке и еле-еле устоял на ногах.

— Ты что, Феллини, ошалел? — прорычал на меня Василий Шукшин. — Я тебя зову, кричу, а ты — ноль внимания, фунт презрения. Зазнался?

— Извини, Василь Макарыч, задумался, — буркнул я.

— Пошли, надо бы поговорить, — подхватил меня под руку Шукшин и потащил на то самое место, где мы несколько минут назад секретничали с Владимиром Басовым. — В общем, зарубили мою сценарную заявку в редакции киностудии, — сказал он, когда мы снова оказались на площади перед главным корпусом.

— Это про «Варраву»? — спросил я для уточнения. — Про разбойника, которого отпустил Понтий Пилат?