Гость из будущего. Том 4
Шрифт:
— Николаич, пошли, пошли-пошли, — вырос за спиной худрука Евгений Евстигнеев, который мгновенно почувствовал, что сейчас можно запросто «отхватить по щам».
И в тот же момент в мою руку с другой стороны вцепилась Нонна. Моя подруга тоже не хотела скандала и напрасного кровопролития.
— Подожди, Женя, я дело говорю, — упёрся Олег Ефремов.
— Вы мелите чепуху, Олег Николаевич, — пророкотал я. — И потом вы не знаете последних новостей.
— Каких ещё новостей? — спросил, насторожившись, Евстигнеев.
— Есть мнение среди руководителей нашей родной партии, что управление
— Враньё, — пробурчал Ефремов, помотав головой.
— Увидим, — прошипел я. — А тех, кто будет возмущаться, пошлю в гастрольный тур по «Золотому кольцу Сибири»: Норильск, Иркутск, Якутск и Магадан. Так что недолго вам, товарищ Ефремов, осталось гулять по московским барам и ресторанам.
— У меня отобрать мой «Современник»? — пролепетал Олег Николаевич. — Во тебе, Феллини! — заорал он, показав мне свою маленькую дулю. — Воооо!
— Пошли-пошли, — актёр Евстигнеев, наконец-то, сдёрнул со стула своего буйного худрука и от греха утащил в другой конец зала.
— Я надеюсь, что ты пошутил? — прошептала Нонна.
— Пока пошутил, а дальше поглядим, — проворчал я.
И тут же на конфиденциальный разговор меня позвал Владимир Высоцкий, ради чего мы вышли на улицу, где уже зажглись вечерние фонари. И я впервые стал свидетелем того, как в полусотне метров от меня, около памятника Пушкину, собирается народ, чтобы послушать стихи современных поэтов.
— Это ещё ничего, — усмехнулся Высоцкий. — Ты бы видел, какое здесь было столпотворение в дни Всемирного фестиваля молодёжи и студентов.
— Дааа, — задумчиво протянул я, — глоток свободы, дети фестиваля, джинсы, джаз и рок-н-ролл. Слушаю тебя, Владимир Семёнович? Нужно кому-то позвонить? Кого-то попросить?
— Да нет, — засмущался будущий кумир миллионов. — Завтра еду в театр на Таганке буду показываться Юрию Любимову. Поехали со мной?
— Не понял? Ты же говорил, что уже на Таганке чуть ли не ведущий актёр?
— Я такое дело, чуть-чуть насвистел, — повинился Высоцкий. — Предварительный разговор с Любимовым конечно уже был, но прослушивания пока ещё нет. Поехали за компанию. Мне поддержка теперь во как нужна, — прохрипел Владимир Семёнович, постучав себя ладонью по горлу.
— Во сколько будет твоё прослушивание? — обречённо пробурчал я.
— В 10 утра.
— А у меня завтра съёмочная смена на «Мосфильме» в 10 утра, — пробурчал я, но видя в каком смятении находится будущий «Гамлет с гитарой», добавил, — хорошо, съездим, посмотрим на твоего Юрия Любимова. А Гайдаю что-нибудь совру про «пробки» на улицах.
— Это дугой разговор! — выдохнул Высоцкий. — Пошли, выпьем твоей минералки. Может, полегчает.
— Может и полегчает, если не потяжелеет, — хмыкнул я.
Этой ночью, в первый день осени, мне совершенно не спалось. Возможно, бессонница была связана с тем, что в съёмной комнатушке моей любимой Нонны, как и на любом новом месте плохо спиться по определению.
А возможно на мою нервную систему подействовал тот странный незнакомец, встреченный на «Мосфильме». И хоть разглядеть его не удалось, но злость, исходившая от этого странного типа, ощущалась буквально на физическом уровне, чего со мной не было никогда в жизни.А в те короткие промежутки времени, когда моё сознание всё же уносилось в царство Морфея, я видел страшные и непонятные сны. Например, мне снился не то подвал, не то какая-то полутёмная и пустынная больница. Я видел нескольких незнакомых парней, которые сидели, привязанные ремнями, в медицинских креслах, а над ними поочередно нависал человек в белом халате и что-то шептал. Затем мне снилась какая-то больничная палата без единого окна, в которой эти же незнакомые молодые ребята беспомощно отлеживались. Кого-то из них била сильнейшая дрожь, кого-то тошнило, а кто-то плакал и безуспешно колотился в закрытую дверь.
«Либо концлагерь, либо психбольница», — догадался я, когда в пять утра окончательно проснулся и аккуратно, чтобы не разбудить Нонну, вылез из-под одеяла. Затем из чайника на столе я налил полный стакан воды и жадными глотками принялся поглощать эту живительную влагу, словно вода волшебным образом способна растворить кошмары моего тревожного сна. Потом я подошёл к окну и уставился на пустынную улицу, по которой шальной ветер гнал одинокий скомканный кусок рваной газеты.
— Не было печали, — прошептал я.
Как вдруг с кровати встала и моя Нонна. Она тихо подошла ко мне со спины и нежно приобняла мою хорошо прокаченную спортивную фигуру.
— Что случилось? — шепнула она.
— Сам понять не могу, — буркнул я. — Сны какие-то ненормальные. Какая-то больница, какие-то катакомбы. Люди снятся, которых никогда в жизни не видел.
— В народе говорят, что на новом месте — жениху приснись невеста, — захихикала Нонна. — Ну-ка признавайся, кого ты там разглядел?
— Врача в белом халате, — усмехнулся я. — Кстати, я весь день хотел тебе предложить окончательно переехать ко мне в Ленинград.
— А учёба?
— Переводись на заочное отделение, — пожал я плечами. — Будешь сниматься, и получать диплом. Реальная практическая работа полезней, чем ученические актёрские этюды.
— Допустим, — хитро улыбнулась Нонна. — Но ты же сам сегодня сказал, что раньше ноября больших съёмок не предвидится.
— Ляпнул, не подумав, — буркнул я. — Будет работа. На следующей неделе я обязательно что-нибудь придумаю.
— И что же? — захихикал моя подруга.
— А увидишь, — улыбнулся я и, легко подняв Нонну на руки, понёс её на кровать.
В маленький и скромненький театр на Таганке я и Высоцкий приехали к назначенным 10-и часам утра. Почти всю дорогу Владимир Семёнович причитал, что у него трясутся руки и ноги, а ещё голос дрожит, словно у молоденького менестреля, судьбу которого сейчас решит безжалостный и сумасбродный феодал. Я же со своей стороны несколько раз попытался втолковать, что бояться решительного нечего, что это он нужен Любимову, а не наоборот. И что без его диссидентской хрипоты Таганка никогда не выберется из обычного худосочного деревенского балагана.