Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

Столь же непреклонно сформулированы требования пересмотра земского и городового положения, крестьянского положения, преобразования местной администрации и т. д.

Пункт 7 доклада излагал меры к устранению хозяйственного расстройства: понизить выкупные платежи, «регулировать переселения излишка крестьянского населения в многоземельные местности, предоставив им на прочных условиях казенные свободные земли, а также устроить крестьянам кредит на покупку земель у частных владельцев... В возможной скорости перевести всех остающихся еще временно обязанными крестьян на выкуп, в виде общей правительственной меры»². В докладе предусматривалась отмена подушной подати и пересмотр паспортной системы. Лорис-Меликов одновременно пытается обеспечить практическое решение выдвинутых задач, однако оно было остановлено оппозицией К.П. Победоносцева, Н.П. Игнатьева и М.Н. Островского.

Против мер, подготовленных Лорис-Меликовым, Победоносцев неизменно выступал и после его отставки. Так, он признавался, что «желал бы потопить крестьянский поземельный банк», считая его «фальшивым учреждением — одним из звеньев той фальшивой цепи, которую заплела политика Л<орис>-Меликова и Абазы». В попытке облегчить крестьянам приобретение земли обер-прокурор Синода увидел «трату государственных денег и внесение в народное сознание начал развращающих»⁵¹².

Политика Лорис-Меликова действительно «заплела цепь», подготовив в едином комплексе ряд социально-экономических и политических преобразований, взаимообусловленных и как бы продолжающих одно другого. За осуществлением каждого из них возникала цепная реакция: одни не мыслились без других. Повторяя в докладе 12 апреля главное положение январского доклада 1881 г. — о призыве выборных от общества, — Аорис-Меликов снова подчеркнул его неразрывную связь с задуманными хозяйственными, финансовыми, административными реформами. Это предложение министр внутренних дел поставил не в перечне запланированных преобразований, а особняком, как «второе необходимое условие» для их выполнения. Первым он полагал создание однородного правительства, с министрами, придерживающимися одного направления.

Снова и снова убеждал министр самодержца, что на прерогативы его власти эта мера не покушается: принципа самодержавия законосовещательное собрание призванных не затронет. Аорис-Меликов особо оговаривает, что обсуждению общественных представителей будут подлежать лишь хозяйственные и экономические меры, к совещаниям об изменениях в законе о печати или по поводу реорганизации полиции они привлекаться не будут⁵¹³.

Призыв общественных представителей и привлечение их к совещательной законотворческой деятельности, повторял Аорис-Меликов уже неоднократно высказанную мысль, даст возможность власти до утверждения законов узнавать действительное общественное мнение и избавит ее от последующих изменений. А общество оградит от законодательных сюрпризов и, удовлетворяя его стремление к общественному служению, возбудит в нем «чувство солидарности с правительством и нравственной ответственности за издаваемые законы»⁵¹⁴. Предельно четкая постановка вопроса о назревших преобразованиях, категоричность, с которой докладчик настаивал на введении общественного представительства, требовали столь же ясного и определенного ответа.

Думается, что доклад 12 апреля в этом смысле оказал на Александра III едва ли не большее воздействие, чем призывы Победоносцева и Каткова к решительным заявлениям и действиям.

* * *

Лорис-Меликов, по сути, поставил нового, еще не коронованного императора перед безотлагательной необходимостью обозначить правительственную программу — или приняв предложенную министром, предварительно в общих чертах одобренную Александром II, или заявить свою, «новую политику». Выбор Александр Александрович уже сделал, предстояло лишь объявить о нем в подходящий момент, избежав эксцессов. Царь назначил на 21 апреля совещание, которое, по свидетельству военного министра, было «вызвано весьма серьезными объяснениями Лорис-Меликова с Государем о необходимости так или иначе выйти, наконец, из настоящей неизвестности и замкнутости»⁵¹⁵. В признании этой необходимости позиции министра внутренних дел и обер-прокурора Синода совпали.

Александр III попытался сам определить состав участников, исключив из него П.А. Валуева, С.Н. Урусова и Д.Н. Набокова. Только при содействии Победоносцева Лорис-Меликов добился лишь приглашения министра юстиции Набокова.

20 апреля, съехавшись у министра финансов А.А. Абазы, Лорис-Меликов и военный министр более всего боялись, чтобы совещание не утонуло в частных вопросах: необходимо было определить судьбу проекта Лорис-Меликова и тем самым направление текущей политики. Они ожидали решительной схватки, и Лорис-Меликов, по словам Милютина, не предвидел «ничего хорошего»⁵¹⁶.

Однако противники избрали иную тактику: от прямого столкновения они как раз уклонялись.

Обмениваясь резко отрицательными оценками деятельности министра внутренних дел и его сторонников, царь и ставший его ближайшим советником Победоносцев внешне вели себя с ними весьма благожелательно. Строя планы поворота к «новой политике» и соответствующих смещений непригодных для нее лиц, пытались создать впечатление мира и согласия в «верхах». По сведениям Д.А. Милютина, после разрыва отношений с либеральными министрами, последовавшего за заседанием 8 марта, Победоносцев 15 апреля приезжал к Лорис-Меликову с объяснениями, уверяя, что его роль в пресловутом совещании 8 марта понята «в превратном смысле»⁵¹⁷. Хотя Константин Петрович приписывает инициативу этих объяснений Лорис-Меликову, имея в виду упоминавшееся лицемерное письмо обер-прокурора министру 8 марта, скорее можно поверить записи Милютина. Победоносцев считал, что время открытого выступления против либеральной группировки в верхах еще не пришло, и объяснял это Каткову, торопившему с таким выступлением⁵¹⁸.

Совещание 21 апреля в Гатчине открыл император, заявив о своем желании выслушать мнения, какие меры «следует принять и какую программу для дальнейших действий»⁵¹⁹. Лорис-Меликов изложил эту программу, повторив основные положения доклада 12 апреля. Выступившие после него Д.А. Милютин, А.А. Абаза, Д.Н. Набоков, барон А.П. Николаи поддержали в целом Лорис-Меликова и его план преобразований. Выступивший последним Победоносцев ни опровергать, ни отвергать предложения Лорис-Меликова не стал, ограничившись неопределенными рассуждениями о необходимости улучшений государственного строя. Александр III предложил министрам собираться для обсуждения назревших вопросов для выработки общих взглядов. Такой исход совещания давал все основания либеральным администраторам для благоприятных выводов. Даже весьма осторожный и сдержанный в оценках Д.А. Милютин предположил, что «нынешнее совещание повлияет благотворно на направление мыслей молодого императора». Даже умный А.А. Абаза, отнюдь не новичок в придворных баталиях, посчитал, что «наступило полное торжество» Лорис-Меликова, а Победоносцев «был «истерт в порошок»⁵²⁰. Между тем обер-прокурор Синода, осведомленный о радркных выводах своих идейных и политических противников, потешался над ними в письме к своему доверенному лицу — Е.ф. Тютчевой. «Они ехали туда в страхе, не прогонят ли их, — рассказывал он, — вернулись в торжестве невообразимом и стали говорить, что одержали блестящую победу... Пароль дан такой, что я посрамлен, и победа одержана надо мною»⁵²¹.

Обер-прокурор Синода хорошо знал настроение императора и вместе с ним готовился к решительной акции. Уже 21 апреля Александр III поделился с ним «грустным впечатлением» от совещания и своей решимостью не допустить представительного правления в России⁵²². Он созывал совещание вовсе не для того, чтобы глубже понять позицию своих министров — способных, честных, знающих деятелей.

Он не собирался с ними дискутировать — не царское это дело. Он еще раз хотел убедиться, насколько тверды они в своих стремлениях, и это ему удалось. Александр III понял, что для Аорис-Меликова отказаться от задуманных преобразований столь же невозможно, как для него, самодержца всероссийского, задумавшего вернуть страну к ее исконным устоям, иметь такого министра, как Лорис-Меликов.

Ощущение победы у либеральных министров после заседания в Гатчине 21 апреля, которое Константин Петрович Победоносцев едко высмеивал, именно он сам и постарался создать. Обер-прокурор действовал как заправский конспиратор. Выступив с обтекаемой, почти соглашательской речью, он, по свидетельству А.А. Абазы, на обратном пути в Петербург выражал сожаления по поводу недоразумений, возникших после заседания 8 марта. Упрекавший Лорис-Меликова в нечестности и фальши, Константин Петрович с большим искусством усыпил бдительность своих противников, которые могли бы помешать готовившемуся за их спиной царскому манифесту. Уклонясь от открытого боя, от прямой полемики, царь и его ближайший советник готовили его в глубокой тайне. Ежедневные сношения с Гатчиной и непрерывные поездки туда Константин Петрович объяснял делами своего духовного ведомства, совсем в тот момент заброшенными. Текст манифеста был подготовлен Победоносцевым 26 апреля и на другой день одобрен царем.

В то время как либеральная группировка пребывала в некотором расслаблении и успокоенности после заседания 21 апреля, ее противники напряженно ожидали от нее таких же заговорщических действий, какие сами предприняли.

Верный информатор М.Н. Каткова Е.М. Феоктистов сообщал в Москву, что в итоге гатчинского заседания было решено обсудить меры для успокоения общества, и пересказывал предложение Лорис-Меликова о созыве выборных представителей от общества, по-своему его формулируя. «Вот начнется болтовня по всей России», — сокрушался Феоктистов и звал Каткова на помощь в Петербург⁵²³. Катков отнесся к этому сообщению очень серьезно и через пару дней уже был в столице. 28 апреля — в самый день совещания министров — он спешит предупредить Победоносцева: «На совещании, к которому Вы приглашаетесь сегодня, будет идти речь о нелепом, возмутительном, глупом представлении, на которое согласились Игнатьев с Лорисом, равно как и Милютин с Абазой». Далее он передает суть проекта

Лорис-Меликова, хорошо известного Константину Петровичу. «Боюсь, чтобы это представление, которое обдумывалось в тайне от Вас, не застало бы Вас врасплох», — объясняет он цель своего письма⁵²⁴. Но Победоносцев, как говорилось, был начеку.

Программа совещания, собравшегося у министра внутренних дел на Фонтанке, в том же составе, что и в Гатчине, предусматривала обсуждение ряда практических вопросов, в том числе и о призыве земских деятелей к законодательным работам, как это имелось в виду в проекте Лорис-Меликова⁵²⁵. Совещание отвергло предложение великого князя Владимира Александровича о создании высшей центральной следственной комиссии. Лорис-Меликов доказал, что при достигнутом объединении всех полицейских сил в ней нет надобности. Не вызвал особых прений и вопрос о функциях Департамента государственной полиции. Они возникли при обсуждении предложения об участии представителей земств в законодательной разработке мер по улучшению положения крестьян. Победоносцев стал доказывать вред выборного начала. Решено было временно ограничиться приглашением с мест известных правительству деятелей для обсуждения вопроса «о порядке участия представителей земств в рассмотрении некоторых законопроектов, которые правительство сочтет нужным им предоставить»⁵²⁶. По окончании этого вечернего заседания, в первом часу ночи, министр юстиции Д.Н. Набоков объявил об опубликовании 29 апреля (которое уже наступило) манифеста, текст которого он получил. Царь объявлял в нем, что намерен править с верой «в силу истинно самодержавной власти» , которую будет «утверждать и охранять от всяких на нее поползновений». Это провозглашение основной задачей начавшегося царствования сохранения принципов самодержавной власти в чистоте и неприкосновенности закрывало путь любым политическим преобразованиям, в том числе и на самодержавие не покушавшимся⁵²⁷. Для либеральных министров, успокоенных и умиротворенных дворцовыми заговорщиками, манифест явился неожиданностью. Они рассчитывали на дальнейшее обсуждение проекта Лорис-Меликова, что, по сути, хотя и неопределенно, было обещано им 21 апреля в Гатчине. Сообщение о нем вызвало небывалый в стенах кабинета министра внутренних дел всплеск эмоций.