Грим

Гермиона вскочила с кровати, босиком спустилась по лестнице, не слыша шепот волшебников на картинах и визгливого ворчания портрета Вальбурги Блэк, зашла в одну из комнат особняка и остановилась перед гобеленом с родословным деревом древнейшего семейства Блэк. Старая ткань выцвела, местами ее прогрызли докси. Но имена волшебников, бесследно почивших в веках и забытых своими потомками, оставались нетронутыми беспощадным временем. Золотая нить, образующая родословное древо, слабо мерцала, как и девиз «Чистота крови на век» в нижней части полотна.

От имени Нарциссы Блэк тянулась вертикальная тонкая линия с именем единственного сына. Гермиона провела рукой по золотистым витиеватым буквам, подушечками пальцев ощущая каждый штрих, крючок, петлю заглавной буквы имени.

Душа Гермионы рвалась на части: она ненавидела и любила его. Или любила и только потом ненавидела? Она не знала ответ.

Золотистая нить сгорела быстро, оставив черное выжженное пятно на месте его имени.

— Что ты делаешь? — Гермиона обернулась и увидела позади себя потрясенного Гарри.

Он посмотрел на выжженную надпись, потом на дрожащую Гермиону, и тихо выругался. В его руке возник стакан и флакон с успокоительным зельем.

— Выпей! И будь добра, объясни свое поведение.

Гермиона яростно швырнула стакан в стену и выкрикнула в лицо Гарри:

— Я люблю его, понимаешь? Люблю чертового Малфоя!

Она высказала вслух то, что подтачивало внутреннюю силу каждый день. Вместо ожидаемого облегчения появилась опустошающая гнетущая слабость. Ноги подкосились, и Гермиона упала на пол, успев подставить руки в последний момент. Гарри присел рядом, заменил флакон с зельем на бутылку с плескавшимся на дне огневиски.

— Нет, не понимаю и боюсь понимать, если то имя я услышал верно. Объясни мне снова.

Но Гермиона захлебывалась слезами и не могла говорить. Тогда Гарри заставил ее сделать несколько глотков из бутылки с огневиски. Горькая жидкость обожгла горло и прояснила помутившийся рассудок.

— Я не знала, что это он. Прошу, поверь мне, — сбивчиво объясняла Гермиона, — если бы знала, подозревала на одну бесконечную малую вероятность, никогда бы не позволила себе влюбиться. Не ждала, не мечтала, не доверяла.

Я люблю и ненавижу его. И это разрывает меня на части. Медленно, больно. И я начинаю принимать это как наказание за собственную ошибку, слепоту, не знаю… Хотя какое наказание? Глупые высокопарные слова отчаявшегося человека. Не надо, не перебивай, — жестом руки остановила попытку Гарри вставить свое слово. — Еще и сны заставляют медленно сходить с ума.

Я говорила себе, быть может, целую сотню раз. Малфой — кошмар моих школьных лет. Первый человек, который заставил меня почувствовать себя недочеловеком рядом с ним — волшебником по праву рождения, рода, крови. Были и другие, не отрицаю, но он запомнился лучше всего.

Он оскорблял меня, нас, и я научилась не замечать, не слышать пустых угроз и злых слов. Но часть из них проникала сквозь мое равнодушие, ранила сердце. Особенно последние полгода он как будто вознамерился добить меня, наглядно показать самые отвратительные свои стороны, — Гермиона умолкла, одной рукой вытирая слезы, другой пытаясь натянуть на колени подол ночной рубашки. — Знаю, Гарри, не говори. Он не только противный злой мальчишка из моего детства, а Пожиратель смерти. И у него, как любого преступника, есть свой круг жертв.

Но он столько раз спас мою жизнь! Не один и не два. Ведь невозможно так правдоподобно притворяться: быть великодушным, мужественным, заботливым, настоящим… С ним я чувствовала себя защищенной. Стоило ему появиться, и мой страх исчезал. Веришь? Я сама не верю…

В моей голове до сих пор не укладывается, что это он. Я говорю себе: «Гермиона, ты ненавидишь его». И верю в то, что говорю. Но каждое утро, беря в руки свежий выпуск газет, мое сердце замирает. Только не увидеть бы некролог с его именем. Тогда я обращаюсь к себе со словами: «Ты дура, Гермиона Грейнджер!» Но чувствую чертово облегчение.

Гермиона замолчала, и Гарри мысленно спросил себя, глядя на бутылку огневиски, не крепкий напиток ли стал причиной этого сбивчивого нереального и от того слишком правдивого монолога.

— Ты просишь понять меня, поверить. Но я не могу сделать ни первого, ни второго. Как из всех парней мира ты выбрала его? Ты убеждаешь, что не знала, кто он, но не объясняешь, как он смог обмануть тебя. — Гарри снял очки и закрыл глаза. — Ты утаиваешь часть рассказа, без которой я не смогу понять твои чувства.

Я знаю тебя, Гермиона Грейнджер. Ты бы не влюбилась в него оттого, что он вдруг повел себя с тобой вежливо, сказал комплимент, от его прикосновения не вспыхнула б искра большой страстной любви, как пишут в романах, которые читает Джинни. Но что он к тебе чувствует?

— На празднике, когда мы виделись в последний раз, он сказал, что любит меня, — тихо ответила Гермиона и положила голову на плечо Гарри. — Я не верю ему.

— Но он пытался объяснить тебе свое поведение? Мерлин, я не знаю, каким словом это назвать.

— Я не стала слушать новую ложь. Мне было так больно и хотелось лишь одного — отгородиться от него, забыть. Я почему-то решила, что, если разом порвать связующие нас нити, боль утихнет, и жизнь станет прежней — понятной, простой.

— Но это не твоя жизнь, я угадал? — горько спросил Гарри и неловко обнял ее. — Эх, если бы сейчас нас видели журналисты — завтра все первые полосы газет кричали бы о нашем романе.

Гермиона нервно рассмеялась.

— Но нет вездесущих писак, и не спасти им меня от неловких слов и ошибочных советов, — грустно произнес Гарри. — Видит Мерлин, я бы никогда не отдал тебя в руки Малфоя. Но я посоветую объясниться с ним. Забудь о боли и обиде или наоборот выплесни их на него. Только не громи мой дом, — с улыбкой добавил он.

— Если было бы легко забыть.

— Мы ведь люди, и это уже нелегко.

Они проговорили всю оставшуюся ночь и часть утра.

*

Часы внизу пробили пять раз и своим торжественным звоном заставили Гермиону проснуться. Накинув теплый халат, она вышла из бывшей комнаты матери Сириуса, которую теперь занимала. Желудок заурчал, напоминая о себе.

— Мисс Грейнджер проснулась?

Гермиона резко обернулась и увидела в дверях кухни Кикимера.