Гувернёр

— Это что ж надо делать, чтоб в семнадцать устать от похоти и разврата? Разве что тебя драли всем Лондоном, включая эмигрантов, туристов и иностранных студентов…

— СКОРПИУС!

— Вы не подумайте, что это зависть, — заверил Скорпиус. — Хотя, хрен с ним, да, это зависть. Но как? Как в семнадцать лет можно успеть стать наркоманкой со стажем и «жертвой похоти и разврата»? У тебя было время делать уроки, ребенок?

Все взгляды испепеляли гувернера, а тот, не зная значения слова «толерантность», на каждую реплику Элл реагировал фразами типа: «пиздец, товарищи», «что за поколение?», «а в мои годы такого не было». Кажется, он пробыл здесь пару минут, а его уже все дружно ненавидели.

— Скорпиус, ну как так можно! — сокрушался Ал.

Скорпиус обижено уселся на диван и, потягивая из чашки чай, гневно смотрел в сторону соседа.

— Тебя выгнали из «анонимных наркоманов»!

— Я сам ушел, — произнес Скорпиус.

— Нет, тебя выгнали!

— Будто я хотел там сидеть!

Альбус покачал головой и сел на высокий табурет.

— Я рассказывал тебе про «бренный круг похоти и разврата»? — спросил Скорпиус.

— Трижды. И каждый раз с завистью.

Гувернер вздохнул и невесело заключил:

— Ал, мне кажется, я обретаю девственность.

Подавившись чаем, Альбус закашлялся.

— Ты понял, что сказал? — хрипло поинтересовался он.

Скорбно кивнув, Скорпиус уставился в окно.

— Идиот, — покачал головой Альбус и снял с котелка крышку.

То, что он увидел в закопченной посудине, мигом затмило и его раздражительность, и снисходительность по отношению к Скорпиусу. Кажется, даже дар речи куда-то пропал, поэтому Ал лишь поманил своего «обретающего девственность вследствие длительного отсутствия половых отношений» созельевара.

Наклонившись над котлом, Скорпиус, убрав с глаз светлую прядь волос, всмотрелся в его содержимое и почувствовал, как подкосились ноги.

Если это был не философский камень, то тогда уже судьба просто придиралась. Да, он вышел куда больше, чем в рецепте Фламеля, видимо, всему виной превышенное количество слез феникса и родниковой воды, но пропорция сохранилась и вылилась в определенный результат.

Размером с небольшой кирпич (вот уж раздуло!), он блестел, как самый настоящий рубин, а плескавшаяся на дне жидкость, отдававшая таким же насыщено-красным цветом, кажется, излучала неземное сияние.

Осторожно выудив камень, оказавшийся на удивление легким, но горячим, Скорпиус благоговейно погладил пальцами грубые, словно вытесанные срубы по его бокам, а Ал, дабы точно удостовериться в правильности результата, сдернул с портрета Фламеля бархатную ткань.

Один взгляд алхимика и вид его рта, раскрывшегося в изумлении при виде огромного горячего артефакта, все подтвердил. И слов не надо было.

Мерзкая смесь не пойми-каких медицинских запахов сбилась в единую палитру отвращения, и морг казался ужаснее не только благодаря своему мрачному назначению, но и благодаря этому «благоуханию». Патологоанатом, рассеянный и до горя сонный мужчина, был закрыт в секционной, и, благодаря Оглушающему заклятию, не должен был помешать. Лаборанты и целители, которых постигла та же участь, были растасканы по разным кабинетам, а сами двери морга, похожие чем-то на гаражные, были плотно подперты тяжелым столом.

Тело Луи нашли сразу, его запуганный Скорпиусом исследовательский отдел далеко не прятал. А судя по валяющимся на рабочем столе серебряным пулям, видимо, всерьез восприняли байку.

Поднять белую простыню, которой был накрыт труп, ни у Скорпиуса, ни у Альбуса духу не хватило.

— Хорошо, и что делать? — спросил Ал.

Скорпиус выудил из сумки обмотанный плотной тканью философский камень и, повертев его в руке, пожал плечами.

— Давай, камень! — приказал он, направив «магический кирпич» на тело.

Ничего.

— Ты еще «Пикачу, я выбираю тебя» скажи, — буркнул Ал.

— Пикачу, я выбираю тебя!

— Придурок!

Создать-то создали, а как пользоваться не понимали. Скорпиус устроил вокруг камня и тела под простыней подобие танцев с бубнами: махал камнем, благо тот был легким, шептал какие-то мудреные фразы, возводил глаза к потолку, даже пробовал очерчивать камнем круг и читать «Отче наш».

— По-моему, мы опять налажали, — тихо сказал Ал, спустя почти полчаса бесплодных попыток.

Слова Ала окончательно забили последний гвоздь в гроб с надеждой на воскрешение друга и Скорпиус, швырнув камень прямо на труп, не сдержался и пнул стол патологоанатома так, что выбил один из ящиков, а боли в ноге даже не почувствовал.

— Просто это уже закон, — горько усмехнулся гувернер. — Все через жопу.

— Попытаться стоило, — произнес Ал и подошел к нему. — Может, что-то просто пошло не так.

— Просто пошло не так? Ал, я за этот камень дрожал больше, чем за свою жизнь, — вспыхнул Скорпиус. — Я просто хотел вернуть Доминик, я разве многого прошу? Не нужны мне ни слава крутого алхимика, ни сам факт создания чего-то легендарного.

— Я верю.

— Тогда почему нихрена не получается? Потому что это изначально был дурацкий план?

— Да, я говорил так в течение всего года, — кивнул Ал. — Но никогда не думал так всерьез. Не получилось — плохо. Но мы не знали, что так все выйдет. Фламель был алхимиком, а не студентом-недоучкой, как мы.

Скорпиус не ответил, лишь отвернулся. Что происходит в его голове, страшно было представить, и Ал так и не знал методом каких логических цепочек горечь от провала привела гувернера к следующей мысли.

— Прости меня, — тихо сказал Скорпиус.

— И ты прости, — кивнул Альбус, облегченно вздохнув, когда понял, что не ему первому произносить тяжелое слово извинений, несмотря на то, что оно рвалось из груди вот уже пару месяцев как.

Как-то слишком быстро он это сказал, не уточняя «за что прости?», но Скорпиус, все поняв без разъяснений, кивнул.

— Я не хочу терять еще и тебя, Ал.

Хорошо, что никто не видит эту прорвавшую плотину сдерживаемой дружбы. Именно эти мысли посетили голову Альбуса, когда тот, прижав к себе друга так крепко, словно того сейчас кто-то насильно оттащит, горько усмехнулся.

— Какой ты ванильный, Скорпиус, — буркнул он, а Скорпиус, ткнув его под ребра, опустил голову и уткнулся лбом в его плечо. — Ну точно педик.

— Да иди ты нахрен.

— Не прижимайся ко мне, — чувствуя, как в глазах защипали слезы, сказал Альбус. — Я не из таких.

— Мы помирились минуту назад, а ты меня уже бесишь, — прошипел Скорпиус. — Даун.

— Белобрысый дрыщ.

— Какие вы оба идиоты, — протянул позади друзей знакомый усталый голос, доносившийся из-под накрахмаленной белой простыни.