Гувернёр

«Самый странный в мире бывший оборотень» – невесело усмехнулся Луи.

Ну хоть живой, и то хорошо.

Хоть оборотни и не помнят своего полнолуния, Луи инстинктивно знал, что у каждого свой вой, рык, скулеж. Этот вой он узнал бы даже если рядом выли десятки оборотней. Даже если бы вой заглушал звук набата или гул оркестра.

Судьба насмехалась, утирала слезы смеха со всевидящих глаз.

Волчица, по сравнению со своими собратьями была мелкой, да и при жизни человека была женщиной невысокого роста, но достигала Луи до середины спины, такую с собакой не спутаешь. Она высунула морду из зарослей колючего куста и, уткнувшись Луи носом в руку, зарычала, стоило ему обернуться.

– Ну не рычи на меня, – буркнул Луи, чуть улыбнувшись. – Между прочим, ты опять сама меня нашла. И опять здесь же.

И протянул руку, дотронувшись кончиками пальцев до жесткой черной шерсти.

– И даже руку не отгрызешь?

Безумная идея, осенившая Луи, до этого момента считавшего себя адекватным, не свершилась бы никогда, не знай он, что в случае чего повторно умереть не сможет.

Тот факт, что оборотень не кинулась на него только потому, что на инстинктивном уровне помнит его, как собрата, Луи не воспринял как подарок Фортуны и не спешил по-быстрому слинять, чтоб не подвергать себя опасности, а лишь, усмехнувшись, щелкнул волчицу по носу.

Обалдев от такой наглости, волчица взвыла и, вцепившись ему в руку, повалила наземь.

Боль сильная, но что-то в ней такое есть. То ли воображение разыгралось и подействовало на ощущения, то ли взаправду, но укус словно обожгло огнем, который тут же разлился по телу жаром.

– Хорош, – ляпнул Луи, стиснув зубы и отпихнул морду волчицы.

Оборотень, снова рыкнув, недовольно оскалилась, словно понимала каждое слово и, вдруг улегшись рядом, принялась по-собачьи, зализывать нанесенную ей же рану.

«Медицинский работник он и в полнолуние медицинский работник» – хмыкнул Луи, здоровой рукой почесав волчицу за ухом.

Та, не оценив такой жест, щелкнула зубами, грозясь оттяпать пальцы.

Знакомая волна усталости, которая сваливала с ног, затопила Луи как раз стоило ему подумать о том, что неплохо бы собаку завести. Сон нагрянул резко, не спрашивая, удобно ли спать на земле, на открытом воздухе, в компании злобного, но удивительно настойчивого оборотня.

Проснулся Луи рано, по выработанной привычке и, обнаружив себя в лесу, сразу и не вспомнил, что случилось, думал, что это обычное, по его меркам, полнолуние, которое закончилось и оставило после себя тридцать дней томительного ожидания следующего.

Рядом, прижимаясь к нему всем своим голым телом, спала бывшая жена, иногда щурясь во сне от лучей солнца.

Мигом вспомнив ночную затею, Луи, с замиранием сердца крепко зажмурился и взглянул на левую руку, скованную тянущей болью.

Рана не затянулась, как это происходило с порезами, колото-ножевыми и огнестрельными, как рассказывал Скорпиус. Потемнела, на предплечье забугрились вены, а кожа вокруг укуса была горячей, как будто к ней секунду назад прижали раскаленную кочергу.

– Сломал систему, – расплылся в сладостной улыбке Луи, никогда так не радуясь увечью, как сейчас.

Зная, что укус будет заживать долгие недели даже с помощью бадьяна, зная, что останется шрам, зная, что через тридцать дней его тело снова будет в оковах судороги, а наутро он не вспомнит ничего, Луи Уильям Уизли радовался, как безумец.

Он снова опустился на траву, а затем, крепко поцеловав спящую рядом женщину, накинул на нее свою куртку и закрыл глаза.

====== Могила Доминик Марион Уизли ======

Молодой констебль лондонской полиции по имени Джон Уитмор, самый что ни на есть обычный магл, с обычным именем и абсолютно ограниченной фантазией, не подразумевающей даже намек на существование чего-либо сверхъестественного, сидел за своим захламленным столом и гипнотизировал взглядом чашку с остывшим чаем.

Будучи в участке самым молодым, Уитмор столкнулся с «гуманной дедовщиной»: все откровенно идиотские дела поручали именно ему. Дела из разряда серийного похитителя лампочек в подъездах, неформальной молодежи, которая мешает соседям спать из-за вечного пьяного гогота и громкой музыки, драки бомжей и сумасшедшие пожилые домохозяйки, свято верящие в теорию заговора и подозревающие каждого своего соседа в шпионаже. Короче говоря, ни в камеру таких не упрятать, ни самоутвердиться как полицейскому. Так, провести беседу грозным голосом и отпустить с миром.

Сегодня Джон Уитмор уверовал и в теории заговора, и в сверхъестественное.

А началось все этим дождливым пятничным вечером тринадцатого октября.

— Кого-кого привезли? — переспросил Уитмор. — Сатанистов?

Пятница не удалась с самого начала. Сначала невесть почему наорал начальник. Потом до обеда мучился с бумажной работой. А сейчас, когда он уже накинул пальто и собирался отправиться домой, к жене, на полпути его перехватили коллеги и ярмом повесили новое дело.

Дело «Сатанистов Хайгейтского кладбища», как позже будет это записано в архиве.

— И где они? — выдохнул Уитмор.

— В камере, — пожал плечами полицейский, «обрадовавший» его такой новостью.

С сатанистами Уитмор дело имел часто, более того, это был чуть ли не основной контингент его задержанных. Обычно, в девяноста девяти процентов случаев, выглядели эти самые сатанисты примерно так: одетые в темные одежды подростки с размалеванными лицами, которые собирались на кладбищах «прикола ради» ну или Люцифера вызвать, но, сидя в камере, пугались до зеленых соплей и ждали родителей.

Сатанисты, сидевшие в камере на этот раз завели Уитмора в тупик. Хотя бы тем, что напрочь сломали стереотип о себе.

Три парня, на вид абсолютно нормальные, без пентаграмм на цепочках и ярко накрашенных глаз.

Один, темноволосый с чуть нездоровым цветом лица, по виду — совершенный флегматик, который мало того, что вел себя до неприличия спокойно, но и выглядел так, словно отсиживаться в полицейском участке — его нормальное рутинное времяпровождение.

Другой выглядел на пару лет старше своих сокамерников. Высокий, мускулистый и, что примечательно, рыжеволосый, он тоже вел себя спокойно, разве что то и дело закрывал лицо рукой и шептал: «Ну пиздец просто».

Третий, молодой парень с необычайно светлыми растрепанными волосами, худощавый, и, судя по виду, или психопат, или под действием наркотических веществ: сидел по-турецки на лавке и, раскачиваясь из стороны в сторону, напевал себе под нос что-то вроде: «Ослик, суслик, паукан».

— Здравствуйте, — рассеяно проговорил Уитмор.

Скорпиус вопросительно вскинул брови, словно констебль был нежданным гостем.

— Здрасьте, — кивнул он.

Уитмору стало неуютно. Блондин говорил таким холодным голосом, что никак не вязалось с его мгновенно сложившимся стереотипом дурачка-сатаниста.