Гвоздь & винил
Шрифт:
– По моим сведениям твои родители собирают документы на комиссование из вооруженных сил по здоровью. Так что иди с моих глаз и молись своему иудейскому богу, чтобы всё у них получилось.
Закончив свой рассказ Андрюшенька грустно посмотрел на меня и сказал
– Такие дела, Проф, все мои прогнозы сбываются.
– Ты про геморрой в сложной форме? Это точно сбылось.
– Я не могу смеяться – челюсть болит. И, вообще, не смешно.
– Мне тоже не смешно. А как попасть к Сержу? – спросил я Андрюшеньку.
– Никак. Тебя, скорее всего сегодня к особисту
– Так он же и так всё знает!
– Знает, не знает – какая разница! Молчи или говори «нет». А то будет как в том анекдоте!
– Напомни?
– Русского, немца и француза приговорили к смертной казни. А в тюряге, где они сидели, были такие правила: каждый смертник должен был выбирать себе вид казни. А казней всего было две: гильотина и расстрел. Если гильотина не работала, то второй раз не казнили. Немец подкупил охранника и тот ему сказал, чтобы он выбирал гильотину, потому что она заедает. Немец рассказал французу и русскому этот секрет. Француз и немец остались живы, а когда русского спросили, что он выбирает, он гордо ответил
– Конечно же расстрел!
– Почему?! – поинтересовались тюремщики.
– Дык, гильотина же у вас не работает!
Андрюшенька закончил «Театр одного актёра» и беспокойно посмотрел на меня.
– Охренеть! – сказал я и похлопал в ладоши – тебе в театральное идти надо было!
– У меня ещё будет шанс туда пойти, а вот насчёт вас с Сержем я очень сомневаюсь!
– Я тебя понял, чувак.
Мы крепко обнялись, как декабристы перед казнью, и направились в кубрик.
В кубрике на своей койке сидел Плевок и старательно, высунув от напряжения язык, пришивал на погоны две старшинские «сопли».
– Кому пришиваем? – спросил я и краем глаза увидел лежащую рядом с Плевком коробочку с иголками и нитками. Эта была коробочка Сержа.
– Себе – коротко ответил Юрок и пояснил – комода нашего из-за вас сняли, а меня поставили.
– «Друг, достигший власти – потерянный друг» – процитировал я писателя Генри Адамса и скептически покачал головой.
– А мы с тобой никогда и не дружили – медленно процедил Плевок и борзо посмотрел на меня – всё время надо мной издевался!
– Оба-на! – Лунатик хлопнул себя по ляжке здоровой рукой – Чё, власть меняется?!
– Меняется – серьёзно ответил Юрок, и в его голосе прозвучали угрожающие нотки – вы у меня вот где будете, мажоры херовы! – он с силой сжал кулак.
Я собрался было ответить новому командиру отделения, но услышал верещание дневального, доносившееся с тумбочки: «Курсант Бобров, срочно прибыть к командиру роты»!!!
В канцелярии меня ждали угрюмые лица всех троих отцов-командиров.
– Ну, что Бобров, абзац подкрался незаметно? – спросил меня ротный, жуя в углу рта папиросу – особист вызывает. Берёшь ноги в руки и – к нему! Промедление смерти подобно!
– Есть, товарищ капитан-лейтенант! – проорал я и «приложил лапу к уху».
Стоящий за ротным старший лейтенант Жлоб, посмотрев на меня, скорчил зверскую физиономию и медленно провёл ладонью по горлу.
Майор Пацюк начал давить сразу, как только я
прикрыл дверь его кабинета– Что, на отца надеешься?! Он тебе не поможет!
– Я и не надеюсь.
– И это правильно! На Бога надейся, а сам не плошай! Ты это понимаешь?! – майор ловко выбил из пачки сигарету и закурил.
– Понимаю. А зачем вы меня вызвали? – тихо спросил я и недоумевая посмотрел на особиста.
– Зачем?! Да по тебе, Бобров, дисбат плачет! Ты знаешь, что благодаря тебе, курсант Миляев лежит сейчас в реанимации?!
– Не знаю – соврал я и уставился в пол.
– Всё ты знаешь! Миляеву воткнули в почку нож из-за ваших антисоветских дисков! Он сейчас лежит и умирает, а ты здесь стоишь и мне врёшь! Говори! – майор воткнул в пепельницу почти целую сигарету, а потом неожиданно спокойно проговорил – Садись, Иннокентий, побеседуем.
Я присел на край стула, стоящего перед столом особиста и закрыл глаза.
– Ты уже понял, что врать мне бесполезно? – тихо сказал Пацюк и внимательно посмотрел на меня.
– Понял. Я и не врал.
– Ладно. Замнём для ясности. Могу сказать тебе только вот что: если хочешь, чтобы твоих друзей не отправили в дисбат, ты должен мне немножечко помочь – Пацюк с деланной теплотой во взгляде посмотрел на меня – Понимаешь?
– Немного – ответил я и почувствовал себя мышью, прибитой стальной рамкой мышеловки.
– Я знал, что мы найдём общий язык. На – майор протянул мне чистый лист бумаги и ручку – Пиши.
– А что писать? – спросил я и краем глаза увидел торчащий из папки бумажный уголок – в нескольких корявых буковках я узнал почерк Жако!
– Пиши, что готов сотрудничать с Комитетом Государственной Безопасности. Вот образец – Пацюк вытянул из папки безликий документ и положил его передо мной – Подумай о своих друзьях и о матери, у неё же ведь больное сердце? У Зинаиды Прокофьевны?
– Да – ответил я, сглотнув ком в горле.
– Да, и отцу твоему было бы очень неприятно увольняться в запас из Вооружённых Сил с таким пятном… Согласись?
Я молча списал с образца текст, поставил дату и подпись, и отдал лист Пацюку.
– Молодец! Теперь можешь идти. А ротному я скажу, чтобы выписал тебе увольнительную. Навестишь своего Миляева.
– Спасибо, товарищ майор. Разрешите идти?
– Ну, беги! И, конечно же, о нашей с тобой беседе никому ни слова. Если спросят, скажешь, мол, ругал особист и обещал из Системы отчислить. Вы ведь так училище называете? – майор посмотрел на меня всезнающим взглядом.
– Да – ответил я и медленно вышел из кабинета.
Ротный выписал увольнительную, поставил на неё настоящую печать и протянул мне
– На, балбес, езжай к своему корешу – он достал из тумбочки пакет с апельсинами и положил на стол – передай Серёге. Пусть поправляется! Не смотря на то, что вы тут нахреновертили – парень он хороший!
Я взял апельсины и поехал к Сержу в больницу, прикупив по дороге пару пачек югославского «Ронхилла» – любимых сигарет Сержа.
Передачу у меня взяли, но к Сержу не пустили, сказав, что он ещё очень слаб и никакие сигареты ему не нужны.