Houseki no kuni: Философский камень в стране самоцветов

Борт, как всегда, пыталась уклониться от столько благородного труда, прячась за колоннами или в библиотеке среди свитков Александрит. Её находили и тащили обратно – она ворчала громче всех, что она воин с твёрдостью девять с половиной, а не рудокоп, но её сила была нужна, чтобы пробивать самые твёрдые слои камня, и её чёрные кристаллы оставляли глубокие борозды в стенах. Александрит следила за процессом, записывая каждый метр в свои хроники, её перо скрипело по бумаге, а глаза – зелёные в тусклом свете медуз – блестели от азарта исследователя, что видел в каждом ударе лопаты новую главу истории самоцветов.

Жёлтый Алмаз, с её мягким сиянием, копала молча, её длинные волосы колыхались, как солнечные лучи, застрявшие в кристалле, но её движения были медленными, осторожными – она берегла свои руки, что не раз ломались под стрелами селенитов. Киноварь держалась в стороне, её красные пятна мерцали в полумраке, но она помогала укреплять стены, нанося тонкие слои ртути, что застывали, как броня, защищая от сырости и обвалов – её ядовитая природа здесь была не угрозой, а спасением.

Редкие выходы наружу – узкие щели в скалах, замаскированные травой и обломками, что сливались с зеленью равнины, – использовались только в такие дни, когда тучи закрывали небо, как сейчас, укрывая нас от двух лун, что следили за нами с высоты. И кто бы мог подумать, что эта сеть подземных ходов станет не просто спасением, но и тяжёлым испытанием для самоцветов и для меня, наблюдающего за их усталыми движениями и редкими спорами, что гасли в сыром воздухе.

Под землёй почти не было света, кроме слабого свечения медуз, что плавали в колбах вдоль стен, и тусклых лучей, что пробивались через дыры в потолке – слишком маленькие, чтобы их заметили с неба, но достаточно яркие, чтобы вымотать нас. Глаза болели от напряжения, кристаллы ныли от бесконечного труда, а пыль оседала на нас, как вторая кожа, приглушая блеск наших тел. Во время этих моментов я не мог забыть о проблемах и тревогах, что мучили меня в последнее время – они только усиливались, сжимая грудь, как невидимая рука, что давила всё сильнее с каждым днём. Я мог лишь сжимать лопату сильнее и вгрызаться в землю, борясь вместе со своими сёстрами за наше будущее, за каждый метр, что приближал нас к безопасности.

Ради этого будущего и стоит жить.

Вдруг из тёмной дыры в земле показалась запачканная фигура – Борт, её чёрные волосы были покрыты грязью, что липла к ней, как смола, а лицо кривилось в недовольстве, глаза горели раздражением, смешанным с усталостью. Она выбралась наполовину, опершись на край тоннеля, и посмотрела на меня, прищурившись, её голос был хриплым от пыли:

— Эй! Ребис! Не смей отлынивать от работы, раз уж мне не дал! Я тут гнию в этой сырой дыре, а ты стоишь и пялишься в небо, как Фос! Давай, шевелись, или я сама тебя тут зарою!

Она фыркнула, бросив мне этот вызов, и нырнула обратно в темноту, словно обиженный зверёк, оставив за собой только шорох земли и слабый блеск её кристаллов. Я невольно улыбнулся этой забавной сценке – даже в такой мрачной борьбе она оставалась собой, упрямой и несгибаемой, как её твёрдость.

Глава 28. Мыс Начала и Конца

***

Время – удивительная и неуловимая субстанция, словно текучий кристалл, что переливается в солнечных лучах, ускользая из рук. Ещё более удивительно – восприятие времени, его способность растягиваться и сжиматься в памяти, превращая годы в мгновения или, наоборот, растягивая секунды в вечность. Кажется, будто только вчера я впервые ступил на берег этого острова, окружённого солёными волнами и ветрами, где стояло лишь одно здание и несколько десятков кристальных дев. Тогда планы, что зарождались в моём разуме, казались неподъёмными, колоссальными, почти фантастическими, словно попытка выточить из обсидиана звезду. Но время, бессмертие и непреклонное желание способны творить чудеса, превосходящие любую магию, о которой могли мечтать древние люди.

За неполные четыре десятилетия наш остров преобразился до неузнаваемости. Внешне это проявилось в буйной, почти дикой растительности, что захватила некогда пустынные просторы. Там, где раньше простирались лишь зелёные поля, изредка прерываемые топкими болотцами с кустарниками, теперь возвышались настоящие леса – живые, шумящие кронами, усыпанные шорохом листвы. Деревья, от тонких берёз с серебристой корой до могучих дубов, чьи корни вгрызались в каменистую почву, соседствовали с густыми зарослями кустарников, увешанных ягодами, чей терпкий аромат смешивался с солёным дыханием моря. Этот зелёный покров, словно изумрудная мантия, укрыл остров, и всё это стало возможным благодаря эффекту философского камня, глубоким познаниям Конго и неутомимому рвению некоторых самоцветов, для которых забота о растениях стала почти священным ритуалом.

Ботаника, пусть и в примитивной форме, расцвела на острове, как редкий цветок в пустыне. Мы научились искусно выращивать растения, создав первые теплицы – хрупкие конструкции из прозрачного кварца и обсидиановых рам, где солнечный свет преломлялся, создавая радужные узоры на листьях. Самоцветы не нуждаются в пище, питаясь лишь энергией солнца, что струится через их кристаллические тела, но дары земли нашли своё применение в наших начинаниях. Из растений мы добывали соки и волокна, создавая основы для зачатков химической и текстильной промышленности. Новая одежда не только украшала кристальных дев, но и защищала их хрупкие тела от случайных трещин. Составы, придающие кристаллам некоторую эластичность и устойчивость к ударам, стали настоящим прорывом, позволяя нам работать дольше и эффективнее. Эти достижения, пусть и скромные, были первыми шагами к самодостаточности, к миру, где самоцветы могли не только выживать и обороняться, но и процветать.

Но, конечно, ключевую роль в развитии острова сыграла торговля с морским народом – адмирабилис. Если сорок лет назад их было лишь двое – Вентрикосус и Акулеатус, то теперь их популяция насчитывала сотни представителей. Они расселились вокруг острова и далеко за его пределами, основав подводные поселения, чьи купола из кораллов и перламутра сияли в глубинах, словно подводные звёзды. Акулеатус и Вентрикосус, наделённые бессмертием благодаря философскому камню, «трудились» неустанно, восстанавливая свой вид.

Их потомки – очаровательные создания с человеческими чертами, но с раковинами, щупальцами и сияющей кожей – уже начали создавать новое поколение, каждое из которых унаследовало уникальные черты, но сохранило ту же искру разума, что горела в глазах их прародителей. Эти детишки, с их любопытными взглядами и звонкими голосами, что эхом разносились под водой, были живым доказательством того, что человечество, даже на закате своей эры, оставило после себя нечто прекрасное. Адмирабилис были не просто милыми – их грация, их мягкое сияние под водой завораживали, заставляя забыть о том, что они, по сути, были наследниками человеческой алхимии, своеобразным «фурри», созданным в лабораториях ушедшей цивилизации.

Я искренне верил, что именно адмирабилис сыграют ключевую роль в борьбе с селенитами – врагом, чья тень нависала над нами, как тучи перед бурей. Самоцветов слишком мало, и мы уже потеряли многих из своих сестёр, чьи кристаллы рассыпались под стрелами лунного народа. В отличие от адмирабилис, мы не могли размножаться, и каждая утрата была невосполнимой.

Я не скрывал своих намерений от Вентрикосус и Акулеатуса, открыто обсуждая с ними перспективы их вида как основной силы в грядущей войне. Они не возражали, но их глаза – глубокие, как морские впадины, – выдавали понимание того, сколько времени и усилий потребуется для этого. Чтобы адмирабилис стали достаточно сильными, нужны были не только численность, но и ресурсы, культура, технологии – всё то, что позволяло бы им не только выжить, но и бросить вызов селенитам на их собственной территории, на Луне.

И я был готов помочь им в этом.

Философский камень даровал нам время и бессмертие – неисчерпаемый ресурс, что тек, как подземная река, питая наши амбиции. Ресурсы, ненужные самоцветам, – минералы, растения, редкие металлы, добытые из недр острова, – мы передавали в море, обменивая их на дары океана: перламутр, морские кристаллы, прочные раковины, что использовались для создания инструментов и материалов. Конго, чьи знания были подобны древнему свитку, исписанному тайными письменами, стал для адмирабилис не просто «учителем», а настоящим профессором. В отведённые дни он спускался к морю, где окружённый любопытными адмирабилис, делился своими познаниями о мире, алхимии и технологиях, что могли бы помочь им в будущем. Его голос, спокойный и глубокий, звучал как прибой, убаюкивая даже самых непоседливых слушателей.