Хождение Восвояси

– Пришли, – проговорила дайёнкю у первого моста, и Ивановичи послушно встали: Лёлька – гневно выпятив нижнюю губу и сверля брата огненным взором, Яр – упрямо насупившись и уткнув взгляд в сапоги.

– Доброе утро, Яри-сан, Ори-сан, – раздался над ухом знакомый голос. Княжичи встрепенулись:

– Доброе утро, сенсей!

– Мы тут немного опоздаем на тренировку…

– Я подожду, – улыбнулся Отоваро в усы и поклонился всем троим по очереди. – Я пришел пожелать вам победы, Яри-сан.

И тут Лёльку прорвало. Шипя, и иногда и рыча сквозь зубы, она поведала Иканаю во всех красках о перипетиях их подготовки и ее бесславном конце.

– …и теперь этот упрямый осел не хочет читать свой дурацкий стих! – закончила она, яростно зыркая по сторонам [88] .

– Потому что я хочу этим выразить свое возмущение местными порядками и так называемой справедливостью! – не менее пылким шепотом ответил Ярик.

– Отоваро-сенсей, объясните ему, пожалуйста, что он не прав! – чуть не плача, взмолилась Чаёку.

88

При каждом попадании ее взгляда в цель жертва вздрагивала и экстренно эвакуировалась на другую сторону – кто дорожки, кто беседки, а кто и Запретного города, в зависимости от близости нахождения на момент поражения.

Иканай уцепился большими пальцами за пояс, склонил голову набок и неторопливо проговорил:

– Если бы юный буси бы неправ, я обязательно объяснил бы ему, в чем его ошибка. Но он прав.

– Что?!..

– Я же говорю!

– Он прав: в том, что должно произойти, нет справедливости. Он один выступит против чужого клана, и исход этого боя – поражение.

– Вот видите!..

– Но в каждом безнадежном бою может быть два течения событий, – словно не замечая поддержку своего сторонника, медленно продолжил Иканай. – Первое – бежать с поля битвы. Ведь победы всё равно не будет. Кто-то называет это оправданием труса. Кто-то – решением разумного человека. Второе – обнажить оружие, призвать всё своё мужество, отвагу и силы и встретить конец как подобает воину, смеясь в лицо смерти, кромсая врагов вокруг себя, чтобы само имя твоё вспоминали они с содроганием и уважением. Некоторые называют это путем дурака. Некоторые – путем воина. Яри-сан показал себя достойным буси, способным принять важное решение. И я считаю, что надо уважать его выбор, каким бы он ни был.

Отоваро поклонился и неспешно двинулся прочь. Над маленькой компанией повисла тишина. Ярик замер, брови его сошлись к переносице, губы дрожали, а взгляд словно искал что-то в другом измерении – и не находил.

В окружающий мир их вернули крики глашатого:

– Дорогу его императорскому величеству!

Ивановичи и Чаёку обернулись: по дорожке, скрытый от палящего весеннего солнца зонтом размером с комнату, несомым старательным слугой, в сопровождении небольшой толпы придворных шествовал император Маяхата. В одной руке его был зажат полуразмотанный свиток, пальцы другой рассеянно подносили к носу какой-то цветок. Губы шевелились. Сопровождавшие его сановники улыбались и кивали. Лёлька узнала одного – и сердце екнуло.

– Минус один… – пробормотала она.

– Что? – обернулась Чаёку.

– Ваш отец, говорю, идет с ним. Или дядя?

– Отец… Второй господин рядом с ним – советник тайсёгуна. Наверное, судить будут…

– Минус два.

"Даже если император решит пошутить над своими придворными или пожалеет иноземного мальчишку и отдаст голос Ярке, победы ему не видать. Ну и ладно. Не палкой же по лбу его за это огреют!" – отмахнулась от мрачных мыслей девочка, вспомнила, что быть огретым палкой по лбу ее брату еще только предстоит, и снова приуныла. Столько долгов – когда только отдавать?.. Доводить до нервного срыва прислугу и поваров, когда вокруг столько народу, заслуживающего этого как никто иной, неспортивно. Осталось только придумать, как…

– Кланяйтесь! – вывел ее из раздумья голос дайёнкю. Княжичи с грацией балетной труппы слонов коленопреклонились на циновках, расстеленных вокруг, как подозревала девочка, именно с этой целью. Пачкать неприкасаемой, и от этого чрезвычайно густой и нахальной зеленью роскошные кимоно не хотелось никому.

Император, завидев состязантов и их группы поддержки, ласково кивнул в порядке приветствия и сделал приглашающий жест к средней беседке:

– Пойдемте туда. Остальные желающие вдохнуть живительной силы поэзии могут поприсутствовать в соседних.

Пока он говорил, расторопная прислуга с циновками, угощениями, напитками, расставленными прямо на столиках-подносах, ворвалась в оккупируемую беседку и принялась наводить уют. Закончив, они такой же дружной толпой выбежали из другого выхода и заняли выжидательные позиции под кустами в пределах слышимости. Совмещать приятное с полезным приятно и полезно, как говорил Бруно Багинотский.

Неожиданно Извечный отступил в сторону, взмахнул руками, над входом в среднюю беседку растянулось шелковое красное полотнище с вышитыми белыми иероглифами, гласившими: "Привет участникам соревнования!" Еще взмах – и чуть ниже заполоскалось на ветерке второе. Лёлька принялась читать по мере появления символов: "Да здравствуют вамаясьские поэты – создатели станков… танков… танка!" Миг – и чуть выше развивалось третье: "Хокку легки, и хайку наши быстры!" Новый, почти дирижерский взмах – и над крышей алыми искрами выложилось: "За наши летучие хайку спасибо тебе, тайсёгун!" Финальный широкий жест – и вдоль обоих перил выстроились, как солдаты на плацу, узкие разноцветные знамена с переливающимся золотыми искрами именем императора.

Маяхата Негасима остановился на половине моста, изучил декорации, одобрительно кивнул и двинулся вперед, в облагороженные покои. За ним, как песок в нижнюю колбу часов, втянулась его свита, но только четверо приземлились рядом с ним на толстые циновки в дальнем конце. Нерояма и лысый толстощекий коротышка в черном кимоно с какой-то вышитой букашкой на груди – среди них. Вся пятеро благожелательно улыбались и щурились, как коты на мышиное гнездо. "Судьи", – подумала Лёлька, и ощутила, что ей уже всё равно, как кончится этот позор, победой Обормоту или поражением Ярика, лишь бы кончился поскорей, лишь бы сбежать от этих лицемерных рож на площадку, засыпанную белым песком, и получить от сенсея честно заработанные синяки и шишки, тренируясь до упада.

Звездой второй величины после худсовета была Шино Змеюки. Она сияла, как новый самовар, раскланиваясь со знакомыми и незнакомыми с таким видом, будто шла не на состязание поэтов, а с него, причем неся подмышкой символы императорской власти, которые Негасима в пароксизме эстетического наслаждения передал ее сыну. Обормоту в строгом изумрудном кимоно с фисташковым свитком подмышкой был торжественен и самоуверен. Игла недоброго предчувствия кольнула княжну, но оснований для них понять она не могла. Ну расскажет он свой стишок… хоть про мишку, уроненного на пологий склон У-ди во время безмолвного признания, потому что руки стали заняты другим… ну промолчит Ярка… Ну и что? Но что-то в глубине души противно ныло, скрипело и зудело.

Распорядитель поклонился, указал на вход, и клан Шино гордо прошествовал вперед. Вторым в беседку направились лукоморцы и их группа поддержки в лице Чаёку.

– Я расскажу свой стих, – быстро шепнул Ярка сестре. – И пусть они им подавятся!

– Молодец! – чуть не подпрыгнула девочка и тут же обернулась к дайёнкю поведать счастливую весть. Девушка по части сияния моментально оставила Змеюку на три круга позади.

– Ты настоящий воин, Яри-сан! – сжала она маленькую мозолистую руку Ярика, и тот словно стал выше ростом.

– Когда войдем, кланяемся! – возбужденно просуфлировала Чаёку. Ивановичи только хмыкнули: казалось, в Вамаяси и метра нельзя было пройти без поклона.

В беседке распорядитель вежливо направил их к правому бортику, разводя соперников, словно на поле боя.

Император улыбнулся состязантам, проговорил несколько общих приветственных слов и перешел к делу:

– В это нежное утро мы собрались здесь, чтобы услышать и оценить вдохновенные труды сих юных поэтов. Прошу строгое жюри быть беспристрастным и благосклонным, ибо расцвет искусства наших юных Хокупи Шинагами еще впереди, а бутон, пораненный в завязи, может никогда не стать цветком.