Хозяин теней 2

Еремей бросил на меня взгляд.

А я кивнул. Мол, можно.

Наверное.

Очень хочется заглянуть в письмецо это, а лучше вовсе бы спуститься, но желания я сдерживаю.

— Позволите? — спрашивает Еремей.

— Д-да, к-конечно… хотя… может, не стоит?

— Уже безопасно.

— Д-думаете?

— Уверен. Мне случалось бывать на той стороне. Кое-что умею, — отговаривается Еремей, разворачивая конверт. Тот и изнутри чёрен. Взгляд Еремея бегает по строкам. — Стало быть… ага… и вправду приговор…

— Не ошибка, нет?

— Если вы знаете другого Лаврентия Сигизмундовича Тоцкого…

— Нет… другого не знаю. Не ошибка… как же так, как так…

— Успокойтесь. Нате вот, коньячку… коньячок очень успокаивает.

— Д-да… с-спасибо… я так и подумал. Так-то я совсем не пью. Совершенно вот. Но здесь… матушка мне флягу подарила, но обычно в ней чай. Травяной. Улучшающий пищеварение…

Этот человек был напуган и растерян.

— А за что?

— За противонародную деятельность.

— П-помилуйте! — он прижал фляжечку к груди.

— Чем вы занимаетесь-то?

— Так… гимназии инспектирую. И реальные училища. И так-то прочие малые учебные заведения.

— Глоточек. И успокаивайтесь… эта бумажка вам не навредит. Было проклятье, но малое… да и приговор не из числа особых. Тут, конечно, именной, но не на смерть.

— Да?

— Вот… за противонародную деятельность… во пробуждение совести и осознания. Пафос, конечно, пустой. Но покойник мучится не станет. Так что скорее уж у вас какое расстройство приключилось бы, желудочное там или прочее. Или занемогли бы крепко. Кстати, вам там настоятельно рекомендуют оставить службу… — Еремей протянул расчерченный линиями сгиба листок, от которого Лаврентий Сигизмундович отмахнулся.

— Пожалуй, так и сделаю… матушка давно говорила, что служба из меня все соки выпивает.

Как по мне, соков в Лаврентии Сигизмундовиче оставалось ещё изрядное количество.

— И надо бы о себе думать. О семье. А я вот… то одна инспекция, то другая… и всё-то меня отряжают, — теперь в голосе его звучала обида. — Я и говорил, что ж меня-то? Я вон и дорогу переношу тяжко. А они, мол, кто как не вы… у вас острый взгляд. понимание. Опыт… честно, думал, дотянуть до следующего чина, всего-то полгода до выслуги. Принял бы надворного советника и ушёл бы… право слово… но теперь-то так придётся, конечно.

— Не спешите. Думаю, это вот — от местного отделения какого… сейчас террористов, что собак бродячих. Зачастую, сами путаются, кто из них чем занимается и с кем воюет. Попробуйте сперва перевестись куда.

— Куда?

— Не знаю. В другой город.

— В другой? Нет, что вы… тут у меня матушка… как я её оставлю-то? Она не согласится. Нет, я всё решил… пусть с меньшим чином уйду, но живой. Да, да… отправлюсь в имение. У нас имение есть. Кривчино. Конечно, не сказать, чтобы большое, но доход приносит. Да… и там уж жениться можно. Детишки… я-то в свое время мечтал карьеру сделать. До тайного советника чтобы… но тут уж… выбирать не приходится.

— Там условие поставили, что если прилюдно покаетесь в преступлениях, то приговор отменят.

— В каких преступлениях? — произнёс Лаврентий Сигизмундович. — Я никаких преступлений не совершал. Что они там себе выдумали… я просто делал свою работу. Честно делал! Я, поверьте, и взяток-то никогда не брал, хотя предлагали и не раз. Но как можно?!

Он замолчал ненадолго, потом попросил:

— Уберите это…

— Заявлять станете?

— Стану… потом. Как доеду. Тут-то смысла нету. Преступления… знаю, о чём это я… но тут не моя вина, нет… я просто слежу за порядком. Тайный советник… думаете, не разу не писал доклады о своем видении образования? О том, что никак не можно сокращать количество учебных заведений? И что наоборот надобно всячески способствовать открытию новых школ? Пусть не гимназий, но вполне полноценных? И училищ. Ладно, не реальных, хотя и их выпускники очень, очень нужны, хотя бы мастеровых. Что в маленьком Французском королевстве ежегодно выпускается больше дипломированных специалистов, нежели в огромной Империи? Что система четырехклассного приходского образования себя изжила и сейчас нужно большее? От недостатка кадров страдают не только канцелярии, но и военные, и заводчики, и все-то, куда ни кинь…

— Это вы верно, — Еремей сложил бумагу треугольничком и упрятал в шинель.

— А они всё боятся… всё волнуются, как бы хуже не вышло. Эти все…

— Не стоит.

— Что?

— Иные разговоры ныне вести не стоит. Даже при том, что вы собираетесь выйти в отставку.

— Да… конечно… понимаю. Сложное время… люди… но вы бы знали, до чего я устал… и начальник мой, человек ведь разумный и всё-то не хуже меня знает, но и он сказал. Мол, Лаврентий Сигизмундович, это не нашего ума дело. А чьего тогда? Я и проект разработал. Попытался представить, чтоб дальше подали, в губернию или, может, даже в столицу, если мысли сочтут дельными… а он разгневался. Мол, лезу не туда, куда надобно. И за что тогда приговаривать…

Пьяненькое бормотание стихало.

И голос Лаврентия Павловича, и ворчание Еремея, который то ли беседу поддерживал, то ли расспрашивал о чём-то своем, убаюкивали.

— … и вот я вынужден приезжать в эти гимназии. Истребовать личные дела учащихся… выяснять, кто они и откудова, веры какой… не слишком ли много жидов и инородцев, не нарушают ли они процентную норму[1]… табели эти… успеваемость… ручателей… изыскивать способы, как сохранить тех, кто и вправду толковый…

Я всё-таки уснул.

[1] В нашей реальности с 1887 года доступ евреев к образованию ограничивала так называемая «процентная норма», законодательно закреплявшая максимально допустимую долю иудеев от общего числа студентов в учебном заведении от 3 % до 10 %.

Глава 8

Глава 8

Пиканье.

Надо же, какой мерзкий звук. На нервы действует, а главное я сразу понимаю, что я снова… там? Тут. Вот хрень… ладно, авось, ненадолго.

Открыть глаза.

Палата. Родная. С потолком, в каждой неровности знакомым. Трещин в нём нет, всё ж место приличное, а неровности имеются. И ещё цвет неравномерный, но это если приглядеться.

Голову налево.

Приборы.

Направо… шея ноет, затекла. Сесть не пытаюсь. Просто лежу, свыкаясь с телом и пытаясь сообразить, что же произошло. Судя по тому, что меня снова опутывали провода — хорошо хоть без маски на рожу обошлось — ничего хорошего.

Так… надо… как-то дать понять, что я жив. И уточнить детали заодно уж.

Ну, раз я всё равно тут.

Вместо этого закрываю глаза и пытаюсь нащупать нить, которая связала меня с Савкой. И с немалым облегчением понимаю, что есть она. Что если потянуть… нет, тянуть пока остерегусь.

У меня ещё дела остались. Неоконченные.

— Эй, — голос хриплый и надсаженный, что нормально, но на него отзывается охранник.

— Савелий Иванович, — взволнованная рожа расплывается улыбкой. — Вы живы…

— Не дождетесь. Кликни кого.

Приказ выполняется немедленно. В палате скоро становится людно. Меня привычно тормошат, осматривают, потом что-то там глядят на мониторах…