Хозяин теней 2

Защитой от теней и благословением вышним, как оно исстари заповедано было.

Дальше, если верить синоднику, было всё ещё проще.

Охотники искали полыньи и били тварей. Романовы хранили тех, кто в городах обретается. Церковь, которую возглавил тоже один из Романовых — с той поры так и повелось, что Патриархом может быть лишь Светоносный — несла искры дара туда, куда не доносили Романовы.

В общем, если не мир с благодатью всеобщие, то всяко какое-никакое равновесие. И люди научились жить. Приспособились.

Потом совсем приспособились.

И с каждым поколением приспосабливались всё лучше и лучше. А ещё их становилось всё больше и больше. От исходных родов Охотников откладывались малые, а от них — ещё меньшие… страна большая, работы всем хватало.

Как-то сами собою встроились в эту структуру дарники, сделавшись новою элитой, ибо помимо теней и тварей бесплотных оставались дела земные во всем их многообразии.

Не жизнь, а сказка.

Кто и когда понял, что тени — это не только опасные твари, но и ценный ресурс, Михаил Иванович не знал. То, что их изучали, понятно. Врага надо знать и всё такое… но в какой-то момент фокус внимания изменился. И из крови тварей опричных получили первое лекарство. Весьма опасное, по сути являвшееся сильнейшим ядом, но всё же…

Потом оказалось, что из костей можно делать не только защитные амулеты, но и те, что усиливают способности дарников.

То, это и третье… первая артель.

Примонастырская. Вот только оказалось, что в намоленных местах сырьё быстро портится, и пришлось открыть вольную мастерскую. Точнее, подозреваю, легализовать. Скорее всего люди давно уже сообразили, что и к чему.

Частная, так сказать, инициатива.

Вот с того момента всё не просто изменилось, а начало меняться быстро. Мастерские множились, как и производство артефактов из костей, зубов и крови тварей. Использовать начали буквально всё, даже землю.

Государство сперва обложило эти артели налогом.

Потом и вовсе попыталось подмять добычу под себя, особенно, когда стало ясно, что желающих больше, чем ресурса.

Да, до этого момента Охотники что-то там добывали, но первой их задачей было закрыть полынью и остановить тварей. Теперь же наоборот — свежая полынья стала ценным приобретением, это я верно тогда понял.

Но не понял, насколько ценным.

— … а ещё, — громкий шёпот Лаврентия Сигизмундовича перебил какую-то мысль. — Говорят, что новый министр внутренних дел получил письмо! То самое! В чёрном конверте! С приговором.

Это он о чём?

— Не наиграются никак, — с неудовольствием проворчал Еремей. — Вы, Лаврентий Сигизмундович, фляжечку-то дайте… оно как-то не с руки будет, ежели кто такого серьёзного человека в непотребном состоянии увидит.

— Да, да… матушка вот тоже говорит, что пить я совершенно не умею… но это от страха. Если б вы знали, как оно на нервы действует… вы докуда едете?

— Сперва на Менск, а там дальше видно станет.

— Я тоже до Менска! В командировку вот отряжён… на ревизию… Еремей… простите, не знаю, как вас по батюшке…

— Анисимович.

— Еремей Анисимович…

Тень моя расположилась между лавками. Столиков здесь не придумали, а потому она просто села и теперь крутила головой, чтоб не потерять из виду ни Еремея, ни этого, Лаврентия Сигизмундовича.

Не доверяю я ему.

— Вы, вижу, человек весьма достойный и с немалым опытом. А у меня вот… нервы… и может, вы бы согласились стать моим сопровождающим? Не бесплатно, само собой… до Менска, исключительно… мне будет спокойнее. Понимаю, что глупость сущая, но вот… как-то… сердце прямо не на месте. А с вами и тревоги отступают. И побеседовать можно. Двадцать пять рублей.

— Щедро.

— Я и билеты вам оплачу. Договорюсь. Если не на этой вот станции, то на следующей всенепременно пересядем. И на детишек ваших тоже выправлю… а хотите и вовсе рекомендации дам? В гимназию? С моим письмом без проблем возьмут в любую… как-никак инспектор.

Он явно нервничал и, снявши очочки свои, тёр их. И пальцы дрожали.

Еремей тоже это заметил.

— Кого вы боитесь, Лаврентий Сигизмундович? — тихо спросил он.

— Я… — нервический выкрик он сам оборвал. — Я… это дорога…

— Бросьте. Я не смогу вас защитить, если не буду знать, от кого…

— Д-да… к-конечно… — Лаврентий Сигизмундович наклонился и Еремей вынужден был наклониться к нему. — П-понимаете… я т-тоже получил от них чёрный конверт!

А это что за чёрная метка.

— От «Боевой дружины». Меня приговорили! — он сказал это дрожащим голосом. — Меня! Я так и не понял, за что… почему… я ведь просто учёт веду! Ревизии… а вот прямо сегодня… и главное, чудом успел… обычно почту матушка разбирает. Она бы слегла, если б увидела этот ужас. А я…

— Покажете?

— К-конверт?

— Его. Да не тряситесь. Никто не станет ради вас железнодорожную катастрофу устраивать. Уж, извините, не того полёта вы птица, чтоб этак заморачиваться, — Еремей протянул руку, и Лаврентий Сигизмундович, кажется, не слишком поверив, всё же полез в свой саквояж, из которого достал белый платочек. А уж в платочке обнаружился конверт, самодельный, представлявший собою сложенный хитрым образом треугольник.

— Вы не открывали?

— Н-нет… п-признаться… слышал, что в Киевской губернии один неосторожный господин открыл этакий конверт, а в нём проклятье!

Да уж. Это вам даже не сибирская язва.

Тень заворчала и привстала, а пёрышки вокруг головы и вовсе дыбом встали.

Значит, конверт непрост.

— Дядька Еремей! — я свесился с полки. — А тут это… до клозету можно?

— Прям сейчас? — Еремей сдвинул брови, но не грозно. Я скосил взгляд, сколько мог, надеясь, что мои гримасы будут поняты верно.

— Ну… тут это…

Еремей поднялся.

— Руку вниз опустите, — одними губами произнёс я. — А лучше положите рядышком с собой, на лавку. Что-то в нём есть. Волнуется.

И хорошо, что конверт Еремей с платочком принял.

— До станции потерпишь, — сказал он и на сиденье опустился. Положил конверт рядом. — Вы… Лаврентий Сигизмундович, трогали его? Голыми руками?

— Простите? Ах нет… нет, я же слышал… я знаю… я перчатки… и вот в платочек завернул. В футляр для очков. Ничего иного в голову и не пришло, знаете ли. Думал, в охранное отделение подать, но спешил очень на поезд… и вот.

— И хорошо, что не трогали.

Тень забралась на лавку и провела по конверту широким языком, собирая что-то одной ей видное. Потом и вовсе растеклась, легла сверху чёрной кляксой. А затем слезла и скатилась на место.