Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга четвертая. Урарту

— Баграт?! Неужели лично пожаловал?!

— Да. И он тоже во что бы то ни стало хочет найти старика. Приказал перекрыть все дороги и выходы из города, с завтрашнего дня в Эребуни будут обыскивать каждый дом... Так ты знаешь его лично? — Тадевос снова посмотрел на меня. — Часто приходится бывать в Русахинили?

Последний вопрос я оставил без ответа. Куда деть Анкара, если завтра сюда придут стражники, будут заглядывать во все углы и норы и не уйдут, пока не убедятся, что писца здесь нет? Я был в тупике. И только у Ашшуррисау, как всегда, нашелся план.

— Сможешь показать мне того, кто ввалился к тебе в дом? — спросил он у Тадевоса.

— Зачем тебе это? — не понял стражник.

— Хочу с ним договориться. Мне ведь этот старик тоже кое-что должен.

— Тот незнакомец предупредил меня: если что, подойти к лавке обувщика Арана на рынке, тот передаст для него послание.

— И что ты ему скажешь?

— Выложу все как есть о Баграте — что он тоже ищет старика.

— Хорошо. Тогда поступим так. Подойди к обувщику с утра пораньше, договорись с ним о встрече в полдень. Так будет удобнее затеряться в толпе.

Проводив за ворота Тадевоса, я спросил у Ашшуррисау, что он задумал.

— Ты ведь понял, чем нам грозят обыски? Тадевос не пойдет против Баграта. Если он догадывается, что старик у нас, то просто дал нам время, чтобы мы его перепрятали. Если нет — все равно придет, и все перероет… Давай сдадим твоего Анкара ночному гостю Тадевоса. Пусть кто-то другой думает о том, где спрятать писца.

— Только тогда у нас не будет Анкара, — возразил я.

— Зато мы сохраним у себя все его таблички.

Не знаю, думал ли Ашшуррисау о другом своем пленнике, больше года томившемся у него в сарае, но я напомнил о нем:

— Что будешь делать со скифом?

Мой верный лазутчик отмахнулся:

— Баграт ищет старика. А кто и почему сидит у меня в сарае — ему все равно.

— Ты говорил, что за все время он не сказал ни слова. Если он опасен, то почему не убьешь? Если бесполезен, то почему держишь у себя?

Ашшуррисау усмехнулся:

— Этот проводник не тот, за кого себя выдает.

— И кто же он тогда? — заинтересовался я.

— Это я и пытаюсь выяснить. Сартал хочет выглядеть оборванцем, совсем никчемным человечишкой, а на самом деле это не так. Нора на окраине Эребуни, где он живет, — обычная грязная ночлежка, пропахшая снизу доверху вином, дерьмом и дымом… Но знаешь, что я там отыскал? Осколки глиняной таблички, стилус и внушительный запас золота. Много ли ты знаешь оборванцев, которые знают клинопись и живут впроголодь, хотя могут позволить себе купить дом больше, чем этот?

— Ты попытался разобраться, что было на той табличке?

— Только то, что кто-то обращается к нему по имени и что-то приказывает…

— Дай мне с ним поговорить.

— Как посчитаешь нужным, мой господин, — поклонился мне Ашшуррисау.

С рассветом я отправился вместе с Ашшуррисау и Касием навестить скифа. Анкар при нашем появлении встрепенулся и принялся плакать, умолять, чтобы мы пощадили старика. Касий ударом кулака заставил его замолчать.

Скиф сидел на полу, в дальнем углу сарая, его руки и ноги были перехвачены цепями.

Он мало походил на человека. Густые волосы и борода почти полностью скрывали его лицо. Тело покрылось струпьями и гнойниками. Впрочем, вокруг него была расстелена солома, стояла миска с водой и еще одна с недоеденной полбой.

Ашшуррисау, проследив за моим взглядом, сказал:

— Да уж. Аппетит в последнее время у него стал похуже. Но он крепкий. Еще долго продержится. Хоть бы раз захворал.

Я посмотрел скифу в лицо и спросил на его родном языке:

— К какому скифскому племени ты принадлежишь?

Услышав мой голос, пленник поднял на меня глаза. И первое, о чем я подумал: Ашшуррисау, безусловно, прав, едва ли безродный оборванец, больше года принужденный жить в нечеловеческих условиях, сохранил бы в себе столько достоинства, силы и мужества.

— Я знаю авхатов, катиаров и траспиев, паралатов… Кто ты?

Кажется, я произвел некоторое впечатление на скифа. Впрочем, интерес, промелькнувший в его глазах, тут же угас.

— Мой друг сказал, что с тех пор, как тебя посадили на цепь, ты не произнес ни слова. Говорят, раньше ты был значительно разговорчивее. Может, тебе задают не те вопросы?

Скиф, с трудом собрав во рту слюну, сплюнул мне под ноги, едва не задев сандалии.

— Его пытали? — нисколько не рассердившись, спросил я Ашшуррисау.

Тот показал на изуродованные кисти обеих рук у пленника.

— Касий отрезал ему ножом по два пальца с каждой стороны — а он хоть бы вскрикнул. Так что мужества ему не занимать. А ведь я лишь пытался выяснить, кто его хозяин.

Я снова обратился к скифу:

— Я мар-шипри-ша-шарри, посланник ассирийского царя, но помимо этого писец и ученый муж. Если согласишься ответить на мои вопросы, Ашшуррисау промоет твои раны и я прикажу принести больше сена, чтобы тебе было мягче спать.

— Если только мы останемся с тобой вдвоем и с меня снимут цепи, — вдруг разомкнул уста скиф.

— А я уж думал, ты себе язык откусил, — съязвил Ашшуррисау. Потом он отвел меня на несколько шагов в сторону и зашептал: — Цепи снимать нельзя. Неизвестно, что у него на уме.

Но я настоял на своем:

— И все-таки ты это сделаешь. Он сильно ослаб, и у него нет оружия. Даже если он на меня кинется, Касий успеет прийти мне на помощь. Просто будьте рядом, за дверью сарая.

Как только мы остались одни, скиф спросил:

— Что ты хочешь услышать?..

— Для начала расскажи мне о твоем народе, из какого ты племени, и почему стал проводником…

Мы проговорили до поздней ночи. Уж не знаю, что подействовало на него больше — та мягкость, с которой я с ним обращался, звуки родной речи, давно забытые им, или вино, кажется, способное развязать язык даже немому.

Пленник рассказал мне о том, какие скифские племена ныне набрали большую силу, кто окружает царя Ишпакая, чего ждать от его первых советников, кому перейдет трон и какие силы стоят за каждым из царских сыновей.