Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга третья. Табал
Шрифт:
Шумун отступил в сторону и стал наблюдать за ней с любопытством и нежностью. Он прожил долгую и суровую жизнь, никогда не был женат, хотя имел немало женщин. Однако ни одна из них не могла сравниться с Шели, которая полностью завладела его сердцем.
Эта женщина была создана для любви…
Она понемногу успокаивалась. Он присел рядом, дотронулся до ее груди, отчего Шели изогнулась всем телом, снова задрожала, а потом затихла. Минуту спустя, открыв глаза — свои огромные синие прекрасные глаза — она посмотрела на него с любовью и благодарностью. И с просьбой: не останавливайся. Слишком мало времени было в их распоряжении, чтобы растрачивать его впустую.
Шумун склонился над ней, поцеловал глаза, нос, впился в ее влажный зовущий рот,
Через час, счастливые и вымотанные, они ненадолго уснули в объятиях друг друга, а когда проснулись, то все повторили, только на этот раз не спеша, стараясь насладиться каждым мигом соития, каждым прикосновением губ, каждой лаской.
После этого Шумун задремал опять. Шели же, осторожно выбравшись из-под его огромного могучего тела, села на кровати и стала медленно одеваться.
Она тоже удивлялась себе. Эти отношения захватили ее целиком. Шели почувствовала себя совсем юной, настолько она потеряла от любви голову. Сколько они уже вместе? Всего третий месяц, а кажется, что целую вечность. Никто раньше из ее многочисленных любовников не был ей так близок. Да, с кем-то она встречалась и по нескольку месяцев… Но Шумун… От одной мысли о нем у Шели появлялись приятная тяжесть и щекотание внизу живота. При первой же возможности она бежала к нему, забросив все дела, пренебрегая опасностью. И самое страшное — она боялась его потерять. Никогда раньше Шели не спала со своими мужчинами вот так, в одной постели, в нежных объятиях. Все, что происходило с ней прежде, теперь казалось пресным и пустым… И совершенно неожиданно в ее сердце поселилось счастье, о котором можно было только мечтать.
Шели, с нежностью подумав о Шумуне, посмотрела на него, наклонилась, поцеловала, словно мать, в лоб и почему-то вспомнила о муже:
«Как же не хочется возвращаться к Шимшону!»
Как ни старалась она найти в своей душе хоть что-то, что могло бы вернуть ее привязанность к семье, все было впустую. Уж слишком многое причиняло там боль.
Не сразу, но день за днем, Шели стала отгораживаться неприступной стеной от своих близких и всех воспоминаний, связанных с Мароной. Она гнала прочь мысли о сыне, а если и позволяла себе думать о нем, то только как о живом, в надежде, что это спасет его и позволит вернуться в отчий дом целым и невредимым.
Но эта отчужденность отдалила ее и от дочерей, и Шели стала к ним равнодушна. Первой это заметила Хемда, попрекнула, но наткнувшись на тихую блуждающую улыбку, какая бывает у умалишенных, испугалась и вечером обо всем рассказала Дияле. Посоветовавшись, они решили, что виной всему хозяин дома.
Шимшон, вернувшись из похода на Тиль-Гаримму, запил. Причин тому было несколько. О чем-то Хемде и Дияле было известно, о чем-то — нет. Конечно же, его беспокоила и ссора между Арицей и Вардой, и исчезновение Мароны, но никто в семье даже не подозревал, что у Шимшона не ладится в постели с Шели и это его угнетает больше всего. Он даже подумать не мог, что любимая жена второй месяц потчует его снадобьями, после которых мужчина испытывает понятную слабость. Мысль об этом пришла в голову Шумуну, который, не желая делить Шели с мужем, однажды сам принес ей нужное средство и рассказал, как им пользоваться…
В дверь неожиданно постучали, совсем тихо, но Шели все равно подскочила, как будто услышала боевой клич. Прежде их никогда не тревожили. Хозяин был предупрежден, а двое стражников, повсюду сопровождавшие своего командира, такого себе не позволили бы, не случись что-то серьезное.
Шумун, каким бы сонным и уставшим он ни выглядел, мгновенно открыл глаза, пружинисто поднялся с постели, обвернулся простыней, вытащил из ножен меч, встал у двери и спросил:
— Кто там?
— Мой господин, — услышал он знакомый голос одного из своих стражников, —
здесь посыльный из дворца.— Хорошо, я сейчас спущусь.
«Вот и все, — с тоской подумала молодая женщина. — Вот и все».
Шумун стал одеваться, стараясь не смотреть на поникшую Шели, сказал:
— Не грусти… Мы сможем увидеться завтра.
— Я хочу провести с тобой ночь. Всю ночь без остатка, чтобы не надо было думать о времени, — жалобно посмотрела на него Шели.
Он задумался, потом кивнул:
— Я сумею устроить так, что твоего мужа вместе с его сотней отправят сопровождать царский караван в Шуприю, их не будет в Ниневии два месяца… Тогда ты сможешь вырваться из дома на ночь?
Шели обняла его, сказала:
— Да, мой господин.
И едва слышно:
— Смогу, любимый…
Шумун и не помнил, чтобы кто-нибудь когда-нибудь называл его любимым.
***
Простившись с Шели, Шумун вышел из комнаты.
Внизу, под лестницей, его ждал гонец. Им оказался Арица. Начальника охраны хотел видеть царь.
— Разве ты не должен быть на посту? — строго спросил Шумун. Меньше всего ему хотелось, чтобы в семье Шимшона узнали о неверности Шели.
— Я уже сменился, когда царь увидел меня и послал за тобой, мой командир…
Всего за пару месяцев этот стражник успел стать для Шумуна настоящей головной болью.
Арица и себе не мог объяснить, почему и зачем овладел Агавой. Ведь единственное чувство, которое вызывала у него эта запуганная и заплаканная девчушка, — жалость, но никак ни желание ею обладать.
Протрезвев, придя в себя, он понял, какую совершил глупость, но так как не умел просить прощения ни у кого и никогда, все, что ему оставалось, — это скрыть раскаяние за маской безразличия и непонимания. Как может отец обвинять его в преступлении, почти предательстве, за подобную оплошность?! Впрочем, это не помешало Арице согласиться с родителем, что Варда не простит такого проступка. Хуже всего было то, что он любил своего брата, свою семью, по-своему любил Хемду и Шели, хорошо и по-доброму относился к своим невесткам, нередко был не прочь подурачиться с младшими братишками и сестрами, с племянниками и племянницами. И вот, по какой-то несправедливой, нелепой случайности всего этого его лишили, изгнали из собственного дома, запретили появляться там под страхом смерти, оставили одного, забыли, словно прокляли.
Но Арица недолго упивался своим несчастием. Оказавшись на новом месте — не где-нибудь, а в царской страже, среди телохранителей Син-аххе-риба, под предводительством Шумуна — он нашел в этой перемене немало положительного. Во-первых, значительно выросло его жалованье. Во-вторых, служба не занимала у него так много времени, как раньше, — два часа в день он стоял на посту во дворце, два часа находился в полном боевом вооружении в комнате стражников; еще полдня занимался на плацу с мечом или копьем, да иногда сопровождал царя. В-третьих, ему льстили и его новые позолоченные доспехи, и дорогое оружие, и куда более высокий статус. В-четвертых, больше не надо было думать о ночных переходах, долгих и скучных осадах, и даже о своей амуниции, ведь теперь в его распоряжении были рабы, которые по первому требованию могли все вычистить, обновить и привести в порядок.
Чего не ожидал — что это праздное существование очень скоро ему надоест.
Через два месяца он стал задирать сослуживцев. Без причины, без злобы, но с яростью, только ради того, чтобы почувствовать, как в нем снова, в точности как и раньше на поле боя, закипает кровь.
Шумун простил его в первый раз. Во второй — в качестве наказания на сутки отправил в каменный мешок. После третьего случая — ссоры с дракой, после которой двое стражников выбыли из строя на целый месяц, — хотел выгнать из отряда. Помешало только одно: с этим должен был согласиться Син-аххе-риб, приказавший в свое время помочь Шимшону в любой его просьбе. Как на подобное решение отреагирует царь, можно было только гадать. Рассердится, посмеется?