Хуан Дьявол 3 часть

– А почему ты не ушла? Какая причина у тебя оставаться здесь?

– Мне нравится платить по счетам, – заявила гордая Моника де Мольнар с легкой улыбкой на губах. – Я ничего не забываю. Помню такую же кровать. Помню, что была больна, лишена сил, безнадежная, ждала смерть, а человек, которого я считала главным врагом, сидел у изголовья такой же кровати, пытаясь вырвать из лап смерти мою грустную жизнь. Теперь мы поменялись местами, и пусть положение иное, можно их сравнивать. Ты загнан в угол и ранен, как я безнадежно болела. Как ты не бросил меня тогда, так и я не брошу тебя, Хуан, и не дам умереть!

Моника говорила, пряча за теплой улыбкой волну нежности, затоплявшую душу, сопротивляясь из последних сил, но отдаваясь чувству, а Хуан смаковал каждое слово, словно горькую и желанную сладость. Хуан Дьявол, вечно недоверчивый, несогласный с участью и судьбой, ожесточенный против всего мира, не умевший протягивать руки за счастьем. Он закрыл глаза, а рука Моники нежнейшей лаской скользнула по его лбу. Открой он глаза, выдал бы взглядом все, что бурлило в сердце. Человек, бесстрашный перед бурями, боялся увидеть в голубых глазах насмешку и холодность, и говорил с детским упрямством:

– Ты преувеличиваешь. Это разные вещи. Поскольку ты ухаживаешь немного за мной, мне не грозит опасность.

– Заражение. Моя лихорадка была заразная, и ты знал. Ты видел, как я давала лекарства в хижинах. Чудо, что никто на «Люцифере» не заболел. Любой на твоем месте оставил бы меня в первом же порту.

– На Мари Галант? У твоего доктора Фабера? Этого бы ты хотела, – упрекнул Хуан с неподдельным недовольством.

– Возможно, и ты хотел бы этой ночью освободиться от меня.

Волнуясь и сдерживаясь, Моника вновь ждала ответа, но Хуан еще оборонялся, искал неясное выражение, лишь бы не признаваться:

– Я говорю не ради себя. Мне кажется, ты в опасности, это ради тебя.

– Ты никогда не говоришь прямо, Хуан?

– Иногда, но не с тобой, – Хуан сомневался. – Не думаешь, что достаточно вопросов для раненого?

– Возможно. Но у тебя вид не слишком больной. Я ошиблась. Думала, ты без сознания, а ты слышал все до последнего слова, сказанного вполголоса. Думала, у тебя нет сил открыть глаза, а ты подходил к окну. Воображала, что ты нуждаешься в моих заботах, и вероятно, отвергаешь случайность, которая привела меня сюда.

– Я не отвергаю.

– В таком случае, что с тобой? Говори!

– Просто ты подавляешь меня, Моника. Ты всегда идешь по самому суровому, тернистому и трудному пути, а когда начинаешь задумываться, что у тебя есть личная причина, то оказывается, что ты действуешь лишь в согласии со своей совестью, дабы полностью исполнить долг. Понятно, почему ты хотела спрятаться в монастыре. Он такой совершенный для нашей печальной и грубой жизни.

– Почему ты так говоришь? Твои похвалы знают только насмешку, Хуан Дьявол!

– Вот ты и произнесла «Хуан Дьявол». Сказала так, что я сожалею об этом имени.

– Если я скажу Хуан Бога, ты ответишь так же. С тобой не угадаешь. Так или иначе, ты все равно возражаешь.

– Почему надо говорить Бога или Дьявола? Зови Хуан и все. Тебя это не затруднит.

– И будет верно. Думаю, ты прав. Ты не Бога и не Дьявола. Ты такой, какой есть. Суровый, закрытый, такой же эгоистичный, как эти неподвижные скалы, стоящие под ударами моря тысячи лет. Ладно. Что будем делать? Полагаю, лучше так…

– Куда ты, Моника?

– Позвать Сегундо, чтобы остался с тобой. Что с тобой? Чего ты хочешь?

– Не уходи. Посиди еще. Я хочу сказать, но… у меня не много сил, знаешь?

– Полагаю, ты притворяешься слабым, чтобы снова посмеяться.

Несмотря на свои слова, она заботливо подошла, потрогала его лоб, пульс, с беспокойством посмотрела на кровь, пропитавшую бинты:

– Нужно сменить повязки. Рана опять кровоточит. Конечно, ты не лежал тихо. Какая нужда подниматься и выглядывать везде? Ты хуже ребенка. В сотни раз хуже.

– Уже прошло, не беспокойся. На самом деле, я хочу, чтобы ты осталась. Ты не ответила на мой вопрос.

– Не говори пока ничего. Ты ослаб… – она открыла дверь и позвала: – Колибри, Колибри! Поищи Сегундо. Скажи, чтобы принес горячей воды и повязки, которые уже просохли. Иди. Беги… – она закрыла дверь и подола к кровати: – Вот немного вина. Выпей глоток, единственное, чем мы располагаем.

Она поддержала темную голову на коленях и дала отпить вина из стакана, которое окрасило загорелые щеки. Мягко она убрала влажные и вьющиеся волосы ото лба и вытерла пот своим платком, и неизведанное чувство, похожее на огромное счастье, почти ее ослабило:

– Моника, я должен сказать тебе и не прошу твоего ответа. Мне нужно сказать… О, Моника! Ты плачешь?

– Плачу я? – пыталась возразить Моника, скрывая нежность. – Какая глупость! Почему я должна плакать?

– Не знаю. Порой я ничего не понимаю. Грешу невежественностью или запутался.

– Лучше закрой глаза и попытайся отдохнуть. Если ты желаешь поведать об местонахождении скрытого сокровища на каком-то острове, подожди, когда старший помощник твоего корабля привезет их. Классика, не так ли? Наследство пирата Хуана. Тебе так нравится больше? Ни Бога и ни Дьявола.

– Моника, я не ответил тебе. Иногда у меня ощущение, что я веду себя как дикарь. Я попросил тебя ничего не отвечать мне. Слушай меня, слушай, и если тебе не понравится слушать, то забудь. Я буду бесконечно благодарен тебе в любом случае, только не уходи. Не говори ничего. Я представлю, что сам отвечу на то, что хочу от тебя услышать.

– Что же именно мне ответить? – спросила Моника, не в силах сдерживать волнение.

– Вот бинты и горячая вода. Капитану хуже?

Сегундо посмотрел в глаза Моники, влажные от слез, затем на землистое, бледное лицо Хуана, на кровь, пропитавшую белую рубашку, и встревожился:

– Нужно сменить бинты, хозяйка, рана снова открылась!

И с мастерством солдата Сегундо принялся менять повязки, а Моника приблизилась к распахнутому над морем окну и вдохнула свежий воздух, вернувший ее к жизни.

– Сегундо, где Моника? – спросил Хуан слабым голосом.

– Вон там, у окна, смотрит на море, капитан. Хотите что-то сказать ей?

– Нет. Оставь ее. Послушай, Сегундо, если ты любишь женщину больше жизни, а она любит другого и рядом с ним может быть счастлива, ты станешь ее удерживать? Последовал бы печальной участи, только бы видеть ее рядом, слушать, чувствовать, мечтать иногда, что она полюбит тебя? Ты бы так поступил, Сегундо?