Хватайся! Рискуй. Играй. Умри

Я тогда лежал в кровати, но все отчетливо слышал.

— Максим спит.

И после этих слов дверь перед братом захлопнулась. Ему ничего не оставалось, как возвращаться в деревню, дорога к которой шла через лес.

Тогда я считал, что этот поступок — самое безумное, что может совершить бабушка. Но я ошибался. Следующей зимой она все-таки позволила внуку побыть у себя на каникулах. Но одним из поздних вечеров она сошла с ума и выгнала его из дома. Зимой и так нелегко ходить через лес, но ночью тем более.

Подобное повторялось много раз. Иногда я заступался за брата, но фурия, иначе не назовешь, жестоко меня избивала.

Однажды брат пообещал, что вызволит меня из тюрьмы, спасет от маленьких черных глаз бабки, неустанно следящих за мной, так, чтобы я мог избежать попадания в детский дом. Он был подростком, выполнявшим свои обещания. По крайней мере, пытавшимся выполнять.

LADA, она же ВАЗ, 2107 не совсем Игоря. Ее владелец — богатенький старик-гей. Игорь когда-то угнал ее, а старик и не заметил. Думаю, братишка сожжет машину где-нибудь невдалеке от города. Он знает, что камера, установленная на столбе рядом с местом совершения преступления, запечатлела автомобиль и водителя в маске.

Но знает ли он, что Максим Волков помнит регистрационный номер «семерки»? Догадывался ли он, что Макс его узнает? Скорее да, чем нет.

Я плачу девяносто рублей за проезд на такси, музыканты Bish-B высаживаются рядом с маленьким домиком из темного дерева. Когда такси скрывается и рядом нет ни души, я разбиваю окно и пролажу внутрь. Сразу начинаю задыхаться. Внутри все пропахло никотином.

Охмелевший Влад пролезает за мной. Андрей мерзнет на улице, говорит:

— Я туда не полезу. Макс, зачем тебе это надо? Один звонок в полицию — и его поймают.

Ох, Эндрю, как много ты понимаешь в жизни.

Говорю:

— Хочу видеть выражение его лица.

Как-то мрачно прозвучал мой голос. Кашляю. В помещении невозможно находиться. Весь дом — одна комната, функционирующая как спальная, кухня и зал. Туалет на улице. Шик.

Влад присаживается на скрипучую кровать, шепчет куда-то в пространство:

— А ведь она шлепнула меня. Левая ягодица все еще чувствует прикосновение ее руки.

Андрей достает телефон, сообщает:

— Так, вы как хотите, но я участвовать во всем этом не собираюсь. Звоню в полицию.

«Господь меня простит. Это его работа». Последние слова поэта Генриха Гейне. По крайней мере, так говорят знающие люди.

Коля, четырнадцатилетний паренек, весь в ожогах, кровавых и гнойных бинтах лежал поверх одеяла на постели — кажется, он единственный страдал в этой шестиместной палате.

Говорят, прежде, чем позволить себя убить, королева Франции Мария-Антуанетта наступила палачу на ногу и сказала «Простите меня, мсье, я не нарочно». Говорят, это были ее последние слова. И говорят, они были не последними.

Мать Коли уже устала рыдать. Она завороженно смотрела на сына, подключенного к ИВЛ.

Салтыков-Щедрин встретил смерть фразой «Это ты, дура?».

Коля в сознании, его взгляд медленно перемещался. Он смотрел то на меня, то на потолок, то на дверь. Куда угодно, только не на мать.

Джозеф Грин, измеряя свой пульс, заметил: «Пульс пропал». Говорят, знаменитый был врач.

Кажется, все в палате осознали, что происходит. Даже я, двенадцатилетний пацан, сидящий напротив приятеля, понял: смерть уже рядом.

Странная больная женщина в распахнутом халате подошла к его маме. Попросила не терять надежды.

«Сегодня-то я уж точно хорошо высплюсь» — последние слова Генри Форда.

Последними словами Владимира Набокова, писателя, изучавшего бабочек, стали «Кое-какая бабочка уже взлетела».

Мать отмахнулась от больной женщины. Какая уж надежда? Надежда потеряна. Надежда мертва.

Драматург Юджин О’Нил воскликнул: «Родился в гостинице и умираю, черт побери, в гостинице!».

Но женщина не отставала. «В конце концов, у вас есть еще один здоровый сын!». Мать вскипела, вскочила с койки и заорала на нее. Какие слова вырывались с ее губ, не знаю, не вслушивался.

Последние слова великих людей. Кто знает, что на самом деле говорили перед смертью?

Взгляд Коли остановился на мне. Этот странный, мутноватый взгляд темных глаз. Кажется, что он, Коля, все еще здесь, но уже и там.

Поднялся шум. Женщины ругались. А он все смотрел мне в глаза. И даже если бы мог что-то сказать, скорее, все равно молчал бы.

Его взгляд был убедительнее всех несказанных слов.

Я поймал его смерть.

Когда часто встречаешься со смертью, ты к ней привыкаешь. Говорят, она привыкает к тебе. Аксинья была другом, настоящим, важным кусочком моей жизни. Я не знаю, что чувствуют сейчас Катя и Лейсана. Или другие друзья, узнавшие о смерти тележурналистки-студентки. Но знаю одно точно: им хреново.

Люди грустят, когда у них отнимают то, что дает удовольствие.

Когда человек в основном приносит радость, его любят. Когда же он в основном приносит расстройство, его, максимум, жалеют.

Аксинья, как и большинство людей на земле, являлась тем самым удовольствием. Она дарила людям радость.

С ней я не так много перенес приключений, как с братом, но если бы мне был дан выбор, кого убить… Впрочем, не стоит думать в сослагательном наклонении.

Все мрут. Как мухи. Как тараканы. Оказываются раздавленными тапочкой жизни или одурманенными дыханием смерти.

Лис дрыхнет, укутавшись пледом, раскинув конечности по кровати. Вольф с мрачным видом сидит в кресле, вытянувшись вперед и сложив руки на коленях. Он удивляется:

— Прошло больше двух часов, а полицейских все нет. Как думаешь, в чем причина?

Справедливости в мире нет.

Отвечаю:

— Игорь, должно быть, имеет связи. Полиция ему покровительствует.

— Значит, они не приедут?

— Кто знает. Может и приедут, заберут, да отпустят. У них такое в практике водится.