Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима)

Сьюзен заметила этот взгляд и нахмурилась. Когда они, подложив куртку, уселись в траву (садовые скамейки оба миновали без разговоров), она сказала:

– Мама говорила, к тебе заходил Перкинс Джиллеспи. Виноват всегда новенький, да?

– Джиллеспи - интересный человек.

– Мама тебя уже осудила и приговорила, - это было сказано легко, но сквозь легкость просвечивалось что-то серьезное.

– Твоей матери я не очень-то понравился, правда?

– Правда, - Сьюзен взяла его за руку.
– Явный случай нелюбви с первого взгляда. Мне очень жаль.

– О'кей. Зато отец ставит на меня.

– Бен, о чем твоя новая книга?

– Трудно сказать.

– Увиливаешь?

– Нет, я не прочь сказать тебе... Дай только подумать, как все изложить.

С удивлением он обнаружил, что это правда. Новая работа всегда казалась ему ребенком, болезненным и слабым, которого страшно сглазить. Он не сказал Миранде ни единого слова о "Дочери Конуэя" и о "Воздушном танце", как она ни просила. Но Сьюзен - другое дело. Миранда хотела оценить, Сьюзен просто интересовалась.

– Ты можешь поцеловать меня, пока будешь думать?
– спросила она, укладываясь на траву. Волей-неволей он еще раз заметил, какая у нее короткая юбка.

– Боюсь, это может помешать мыслительному процессу, - мягко проговорил он.
– Посмотрим.

Он наклонился и поцеловал ее, легко положив руку ей на талию. Почти сразу он ощутил ее язык и встретил его своим. Она шевельнулась, как можно полнее возвращая поцелуй, и шорох ее хлопчатобумажного платья совсем свел его с ума.

Он скользнул рукой вверх, к груди, теплой и полной. Второй раз за время знакомства с ней он почувствовал себя шестнадцатилетним, пустоголовым подростком, перед которым жизнь простирается шестирядным шоссе, без крутых поворотов.

– Бен...

– Да.

– Люби меня. Хочешь?

– Да, - сказал он.
– Хочу.

– Здесь, на траве.

– Да.

Она смотрела на него, и в расширившихся глазах девушки дрожала темнота.

– Сделай так, чтобы это было хорошо.

– Попробую.

Они сделались тенями во мраке.

– Ну вот, - сказал он.
– Ох, Сьюзен...

Сначала они бесцельно шли через парк, потом более целеустремленно - к Брук-стрит.

– Ты не жалеешь?
– спросил он.

Она подняла на него глаза и искренне улыбнулась:

– Нет, я рада.

– Хорошо.

Они шли рука в руке и молчали.

– Книга, - вдруг вспомнила она.
– Ты собирался рассказать мне о ней, прежде чем беседа так приятно прервалась.

– Книга будет о Марстен Хаузе, - медленно произнес он.
– Может быть, я вначале не думал об этом. Я думал писать о городе. Впрочем, ни к чему себя обманывать. Знаешь, я исследовал прошлое Губи Марстена. Он был гангстер. Перевозочная компания служила только ширмой.

Она изумленно посмотрела на него:

– Как ты это узнал?

– Кое-что от бостонской полиции, но главное - от женщины по имени Минелла Кори, сестры Бидди Марстен. Ей семьдесят девять, и она не вспомнит, что ела на завтрак, но до смерти не забудет ничего, что случилось до 1940-го.

– И она тебе рассказала...

– Все, что знала. Она в доме для престарелых в Нью-Хэмпшире, и, по-моему, никто не слушал ее годами. Я спросил ее, правда ли, что Губи Марстен был наемным убийцей в бостонском округе, и она кивнула. "Сколько?" - спросил я, и она помахала у меня перед глазами всеми десятью пальцами несколько раз.

– Боже!

– Бостонская мафия начала нервничать в 1927-м, - продолжал Бен.
– Два раза Губи допрашивала полиция. Первый раз - в Бостоне по поводу убийства какого-то гангстера, и его отпустили через два часа. Второй раз - в Мэльдене - дело было хуже. Речь шла об убийстве двенадцатилетнего мальчика. Труп был выпотрошен.

– Бен!
– она осеклась.

– Боссы Марстена выручили его (наверное, он знал о них слишком много), но в Бостоне Губи кончился. Вот тогда он перебрался в Салем Лот и залег. Не выходил из дому. По крайней мере, мы так думаем.

– О чем ты?

– Я кучу времени убил в библиотеке, просматривая старые номера здешних газет. С 1928-го по 1939-ый пропали четыре ребенка. Не то чтобы в этом было что-то необычное. Дети тонут, замерзают, падают в гравийные карьеры. Жаль, но случается.

– Ты считаешь, что там было что-то другое?

– Я не знаю. Но ни одного из этих четырех не нашли. Никакой охотник не наткнулся на скелет, никакой бульдозерист не выкопал его из гравия. Губерт и Бидди жили в доме одиннадцать лет, и в это время исчезали дети. Ты спросила, о чем моя книга. Коротко: она о возвратной силе зла.

Она схватила его за руку:

– Ты же не думаешь, что Ральфи Глик?..

– Был схвачен мстительным духом Губерта Марстена, который возвращается к жизни раз в три года в полнолуние?

– Да, что-то вроде...

– Не спрашивай меня, если хочешь, чтобы тебя успокоили. Не забывай, я тот ребенок, который открыл дверь в спальню на верхнем этаже и увидел, как он висит на балке.

– Это не ответ.

– Да, не ответ. Позволь мне сказать тебе еще кое-что, прежде чем я объясню тебе, что я думаю. Минелла Кори сказала мне, что в мире есть злые люди. Действительно злые, по-настоящему. Иногда мы слышим о них, но чаще они действуют в полной неизвестности. Она сказала, что на ее долю досталось проклятие знать двух таких людей. Один - Адольф Гитлер. Другой ее зять Губерт Марстен.
– Он помолчал.
– Она рассказала, что в день смерти своей сестры была в трехста милях отсюда - в Кейп Коде, служила там экономкой. Она как раз делала салат в большой деревянной миске. Примерно в два часа дня она почувствовала что-то вроде удара по голове и услышала ружейный выстрел. Она говорит, что упала на пол. Когда она поднялась (в доме никого больше не было), оказалось, что прошло двадцать минут. Она взглянула на миску - и закричала. Ей показалось, что миска полна крови.

– Боже, - пробормотала Сьюзен.

– Через минуту все пришло в норму. Никакой головной боли, ничего в миске, кроме салата. Но она знала - знала!
– что ее сестра умерла, что она убита выстрелом в голову.

– Это только ее рассказ.

– Только. Но она не шутник с богатой фантазией, она старуха, у которой не хватило бы мозгов на ложь. Но это, в конце концов, меня не беспокоит. Такого рода явления уже достаточно известны. В то, что Бидди передала сообщение о своей смерти за триста миль, мне не так трудно поверить, как в то зло - действительно чудовищное зло, которое мне иногда видится скрытым в недрах этого дома.

Ты спросила меня, что я думаю. Я скажу. Я думаю, что в телепатию людям верить легко, - эта вера им, в общем, ничего не стоит и не мешает спать по ночам. Но мысль о том, что зло, сделанное человеком, может жить после него, беспокоит сильнее.

Он взглянул в сторону Марстен Хауза и проговорил:

– Я думаю, этот дом может быть марстеновским памятником злу. Этакий сверхъестественный маяк, если хочешь. Все эти годы он хранит концентрированное зло Губерта в истлевающих костях.

– А теперь в нем опять живут.