Игра на двоих

Мне не хватает воздуха, но я не останавливаюсь, лишь крепче прижимая к себе несопротивляющуюся девчонку. Я боюсь, что еще мгновение — и она ускользнет из моих объятий, из моей жизни и из всего мира, настолько невесомым и хрупким кажется ее тело. Будто настоящей Эрики уже давно здесь нет — лишь оболочка —, а я все не оставляю попыток задержать ее. Мне становится страшно — что случится, когда я наконец найду в себе силы разорвать поцелуй? Он заставляет меня забыть обо всем остальном — о том, что было и что будет, кто она и кто я. Сейчас нет ничего — ни прошлого, ни будущего, ни ее, ни меня — есть только мы и одно-единственное мгновение.

Я слышу еле слышный стон девчонки. Это отрезвляет меня; голос разума заглушает шепот сердца. Разрываю поцелуй и несколько минут не могу решиться взглянуть в глаза Эрике. Наконец наши взгляды встречаются. В ту же секунду меня охватывает ужас и болезненное осознание того, как много я успел натворить, потеряв контроль на какие-то секунды. Отшатнувшись, стремительно выхожу из комнаты, почти бегом спускаюсь по лестнице и вылетаю за дверь. На улице холодно: в воздухе чувствуется тонкий и свежий аромат приближающейся зимы. Но сейчас мне нет дела до температуры и крупных снежинок, срывающихся с иссиня-черного неба. Я быстрым шагом пересекаю границу, отделяющую Деревню Победителей от остального мира, и ухожу прямиком в ночь.

Обдумывая все, что случилось, с удивлением понимаю, что причина моего бегства заключается вовсе не в том, что я боюсь увидеть во взгляде Эрики все ту же ледяную безжизненную пустыню. На самом деле меня пугает мысль о том, чем мог закончиться тот — уже далекий от невинности — поцелуй, вспыхнувшие в нас обоих чувства, возникшие еще во время Игр, и то, к чему они приведут, если мы вновь потеряем над ними контроль. Сколько бы Генриетта ни казалась старше своих лет, сколько бы я ни считал ее взрослым, рассудительными и самостоятельным человеком и ни позволял себе смотреть на нее как девушку, она все равно остается подростком — юным, слегка неуравновешенным, неспособным предугадать последствия собственных поступков, руководствующимся больше чувствами и инстинктами, чем разумом и логикой. Она не готова. Еще слишком рано.

Но даже если отбросить в сторону нашу разницу в возрасте — в конце концов, я не собираюсь отступать и готов ждать столько, сколько потребуется, — остается еще одна проблема. С нашим положением нам не удастся долго сохранять отношения в тайне. Что сделает Капитолий, когда узнает о связи профи из Дистрикта-12 и ее бывшего ментора? Нет, президент Сноу не убьет нас, он придумает гораздо более страшное и мучительное наказание для меня и моей подопечной и развлечение для себя, своих министров и Капитолия, если не всего Панема. Я уже представляю, какую драму разыграют из наших отношений. Ни меня, ни девчонку больше ни на секунду не оставят в покое. Я смог бы пережить все это, смириться с постоянным вниманием со стороны журналистов и играми в кошки-мышки с Капитолием, но втягивать Эрику? Ни за что.

Решив отвлечься от безрадостных мыслей о возможном будущем, останавливаюсь и осматриваюсь по сторонам. Стоит мне осознать, где я, как меня разбирает громкий смех, который, правда, больше смахивает на смех сумасшедшего. Говорят, преступник всегда возвращается на место преступления. Вот и я проверил это утверждение на собственном опыте, машинально вернувшись туда, где я старался скрыть кровавые следы событий прошлой ночи.

Немногие из ныне живущих помнят об этом, однако когда-то вдоль Дистрикта протекала узкая, но глубокая река. Во время строительства городов жители решили построить канал, который проходил бы через всю его территорию. К настоящему моменту он успел приобрести не самую лучшую репутацию. Многие представители старшего поколения говорят, что на дне водоема покоятся тела многочисленных повстанцев, принимавшие активное участие в восстании Темных Времен. Некоторые считают, что канал до сих пор служит последним пристанищем нарушителей порядка и просто людей, неугодных миротворцам и Капитолию. Водоем продолжает существовать по сей день, однако теперь это грязное, заброшенное, а по ночам еще и довольно жуткое место, к которому боятся приближаться не только дети, но и взрослые.

Все это я вспомнил вчера, на обратной дороге в переулок, где ожидали своей незавидной участи тела пятерых убитых мной парней. Мне пришлось довольно долго обдумывать вопрос о том, где и как скрыть следы преступления так, чтобы никто — даже случайно — не смог их обнаружить. Уже пересекая Главную Площадь, я уловил еле слышный плеск воды и мне в голову пришла вполне логичная мысль. На ее осуществление я и потратил оставшиеся до рассвета часы. А сейчас стою на том самом месте, откуда сбрасывал своих жертв в воду.

Пнув попавшийся под ноги камешек, бросаю беглый взгляд на поверхность водоема и довольно усмехаюсь. Мои расчеты оказались верными: за прошедшие сутки температура сильно понизилась, а канал покрылся тонкой коркой льда. Еще несколько дней, и слой станет намного более толстым и прочным, а вода смоет с тел все следы, указывающие на личность убийцы. Я продолжаю бродить по пустынным улицам Дистрикта на протяжении всей оставшейся ночи. Безотчетный страх мешает мне повернуть назад. Боюсь вернуться домой и увидеть, что Эрика ушла, и в то же время — что она все еще там, ждет меня. Не могу решить, что пугает сильнее.

В Деревню возвращаюсь только на рассвете. Проскальзываю в приоткрытую дверь, медленно поднимаюсь по лестнице и осторожно заглядываю в библиотеку. Девчонки нет. Из груди вырывается вздох, одновременно означающий разочарование и облегчение. Может, я напугал ее — в последнее время у меня это неплохо получается. Может, обидел своим уходом. «А может, ей, как и мне, просто нужно время, и она скоро вернется», — мысленно убеждаю себя, понимая, что не стоит делать поспешных выводов. Мы оба пока не готовы принимать столь важные решения.

И все же это не спасает меня от внезапно нахлынувшего чувства пустоты и одиночества. Продолжая бродить по дому, в конце концов прихожу на кухню и устраиваюсь за столом, закинув на него ноги. Внезапно мне становится холодно. Критическим взглядом окидываю мрачную, захламленную комнату и останавливаюсь на бутылке вина, стоящей на столе уже несколько недель. В голове мелькает мысль о проверенном способе согреться. Беру в руки бокал; темно-красная жидкость с едва уловимым пряным запахом льется по его тонким стеклянным стенкам. Подношу ко рту, делаю глоток. Терпкое вино обжигает пересохшее горло, по телу пробегает огненная волна. А затем происходит нечто странное. Я вспоминаю ощущения от прикосновений и объятий Эрики, от ее близости, от случайных пойманных взглядов. Воскрешаю в памяти, как меня бросает в жар, когда я чувствую тепло ее тела рядом, в нескольких сантиметрах от моего. Сравниваю с тем, что чувствую сейчас, — жаркий, но фальшивый огонь по венам, губительный яд в сердце, маскирующийся под разгорающееся пламя. И понимаю, что все изменилось, снова. Только если раньше это открытие вызывало у меня лишь раздражение и досаду, то теперь это совершенно не важно. Теперь я смогу отличить истинное тепло от его жалкого подобия.

Словно очнувшись от долгого сна, трясу головой, оглядываюсь по сторонам и с удивлением и отвращением смотрю на бокал, который все еще держу в руках. Ставлю бутылку с вином на самый край стола, а затем резким движением руки толкаю его вниз. Сосуд разбивается на множество мельчайших осколков; громкий звон оглушает меня и еще долго отдается эхом в опустевшем доме. Темно-алая жидкость растекается по полу. Я поднимаюсь и, шатаясь и поскальзываясь, добираюсь до гостиной. В голове шумит, перед глазами прыгают черные точки, во всем теле ощущается свинцовая тяжесть. Падаю на диван и забываюсь беспокойным сном.

Наутро просыпаюсь с сильной головной болью и паршивым настроением. Чтобы хоть как-то отвлечься, пытаюсь навести хоть какое-то подобие порядка на кухне, а затем, по традиции, устраиваюсь в кресле у камина с книгой в руках. Эрика не возвращается ни в тот день, ни на следующий, ни несколько суток спустя. Но я, уже наученный горьким опытом, не теряю надежды. Так, в томительном ожидании, проходят следующие две недели декабря. Долгие, по-зимнему холодные вечера и бессонные ночи я провожу дома, разбирая накопившиеся за пару десятилетий горы хлама и выбрасывая целые ящики, наполненные пустыми стеклянными сосудами, а в светлое время суток совершаю вылазки в Дистрикт или в лес. Подолгу брожу по улицам, обмениваясь ненавидящими взглядами с жителями и — гораздо реже — короткими приветственными кивками со старыми знакомыми. В лесу уже по привычке устраиваюсь на склоне или ухожу глубоко в чащу, к замерзшему озеру. Как ни странно, вскоре у меня появляется необычный компаньон.