Игрушка

"А меня радует то, что я встретил человека получающего удовольствие от умственной деятельности, - сказал Агафонов, и наклонившись к самому уху Чарноты, тихо добавил:

"Очень мало, к сожалению, таких людей".

После ужина никто не расходился. Посуду со столов убрали, оставив только самовары, масло, сахар и хлеб. Агафонов представил гостя 281коммунарам и все радостно его приветствовали: кто жестом, кто улыбкой, а небольшого роста, жилистый мужичёк с большими добрыми глазами подбежал к Чарноте и долго тряс его руку, приговаривая:

"Добро пожаловать, добро пожаловать, оставайтесь с нами. У нас хорошо!"

Затем встал и заговорил молодой мужчина, чисто выбритый и с галстуком. Он рассказал какие работы ждут коммунаров завтра и попросил подходить к нему и делать заявки: кто чем пожелал бы заняться. Чарнота узнал от Агафонова, что это Маурин Борис Васильевич: "Наш неформальный лидер", - сказал тот.

"Почему неформальный?" - удивился Чарнота.

"Потому что у нас нет ни главных, ни подчинённых - все равны. И дело делаем добровольно и с радостью. Никто никому ничего не приказывает".

Чарнота скрыл скептическую улыбку и подумал: "Игра всё это. Очень скоро нужда в формализации лидерства отчётливо себя проявит и будет избран "председатель", "голова" или ещё какое-нибудь название придумают для главаря".

Но вслух он своих мыслей не высказал, а спросил:

"Мне-то куда записаться?"

"У вас есть три дня: гуляйте, смотрите, спрашивайте", - сказал Агафонов.

"Нет, я хочу на работу. А свои три дня я возьму потом. Так можно?"

"Конечно, я скажу об этом Маурину. Запишитесь-ка вы в косари. 282Завтра неудобья косить собираются - идите к ним".

Чарнота не умел косить, но промолчал об этом и был записан на завтра в косари. Для косарей сбор был назначен в 5 утра в столовой и поэтому Чарнота, прихватив принесённые для него Агафоновым книги, отправился к себе, несмотря на то, что коммунары ещё и не думали расходиться. Столовая превратилась в клуб и все, разбившись на группки, продолжали обсуждать какие-то свои дела.

Поднявшись к себе, Чарнота попытался начать чтение толстовских сочинений и открыл первую, верхнюю в стопке, книгу. Смеркалось. Название первой работы Л.Н.Толстого "Что такое религия и в чём сущность её?" он сумел прочесть сразу, так как оно было напечатано крупным шрифтом. Чтобы начать читать текст, ему пришлось подойти к окну и, всё равно, он с трудом разобрал слова:

"...только религия даёт разумному человеку необходимое ему руководство в том, что ему надо делать и что надо делать прежде и что после".

Григория Лукьяновича эти слова неприятно поразили тем, что они были первыми и сразу же вызвали у него, как читателя, протест. Начинать чтение Льва Николаевича с возражений против его высказываний было неприятно. Но военный опыт Чарноте подсказывал: не прав Толстой.

"Религиозно верующие люди хорошо идут в атаку, так как религия помогает им преодолеть страх смерти, но в то же время та же религия мешает им воевать изобретательно; у них инстинкт самосохранения 283притупляется и они жертвуют собой тогда, когда этого и не нужно совсем, когда можно ловкостью, хитростью, изворотливостью избежать гибели. Особенно ярко это отрицательное качество религиозного сознания проявлялось у мусульман", - так начал свои размышления Григорий Лукьянович. Было у Чарноты в его кавалеристском соединении несколько мусульман. Атака - не атака, а во время молитвы ничего их больше не интересует, пока дань своему Аллаху ни отдадут. В Стамбуле он на таких насмотрелся - молятся там, где их нужда застала. У них молитва - это святое и когда они молятся - они, как тетерева на току, ничего не видят и ничего не слышат - режь их тут же, как баранов.
– Чарнота отложил книгу и продолжил размышления.
– Религия (любая) - это обязательно вера в какое-то всемогущее сверхсущество. Лично мне для жизни нет надобности верить в существование этого существа. Есть оно или нет - я не знаю. А вот если я буду считать что есть, то и заботиться буду прежде всего о том, как бы получше угодить этому существу. Со всякими трудными жизненными вопросами я буду обращаться к нему, вместо того, чтобы самому осмыслить собственное положение и принять решение что делать. Вот и получается, что человеку невозможно быть разумным и религиозным одновременно, ибо в жизни бывают моменты, когда именно религией и ограничивается разум человеческий".

Григорий Лукьянович лёг на свой сенной матрас. Аромат свежего сена тут же окутал его, и он не заметил, как уснул.

284 Тревожная военная жизнь выработала в Чарноте способность спать ровно столько, сколько позволяло дело, которым он в данный момент занимался.

... До атаки оставалось два часа; Григорий Лукьянович ложился, засыпал и просыпался именно в нужное время. У него внутри появился какой-то будильник, который работал безотказно и будил хозяина тогда, когда тому было нужно.

Вот и сейчас Чарнота проснулся, встал, подошёл к окну и увидел забрезживший рассвет. Когда же он ошупью спустился в столовую - появилась возможность взглянуть на часы, подойдя к керосиновой лампе, стоявшей зажжённой на одном из столов. Оказалось, что время как раз 4 часа 45 минут - пора вставать.

На столе уже стояли две кринки с молоком, кружки и лежал нарезанный хлеб. Однако, в комнате никого не было. Чарнота вышел на крыльцо и с удовольствием вдохнул полной грудью утренний воздух позднего лета. Тёплый и влажный ветерок ласкал лицо. День обещал быть солнечным.

Из-за угла дома выехала телега, которую тащил резвый жеребец; тащил так легко, что было видно - это он делает явно не заметно для себя. За телегой шли люди. Телега остановилась у крыльца, а люди, по одному подходя, обменялись рукопожатиями со своим новым товарищем.

Позавтракав и получив с собой несколько кринок простокваши, два десятка куриных яиц, сваренных в крутую, огурцов и два каравая хлеба, бригада отправилась в путь. На телеге были сложены вилы, грабли и верёвки. Предполагалось вывезти часть уже ранее заготовленного сена.285 Иван Гаврилович управлял жеребцом, а остальные шли за телегой и несли каждый свою косу. Чарнота забеспокоился - где же коса для него? Он догнал телегу и спросил у старика:

"Чем же мне косить?"

Старик остановил жеребца и указал на косу, лежащую на телеге среди другого инвентаря. Григорий Лукъянович достал свою косу и теперь, также как все, зашагал с косой на плече.

Их путь пролегал мимо деревни местных жителей. Деревня спала - ни на одном дворе не было видно ни одной бодрствующей души.

"Дрыхнут", - вслух сделал вывод коммунар - мужик средних лет, шагавший рядом с Чарнотой.

"Так может у них всё сделано и теперь они решили отдохнуть", - откликнулся Чарнота.

"Если бы так - ни черта они не сделали, а только пьянствуют, да колобродят. У них в деревне только один справный мужик, да и того они со света сживают. Недавно ему сарай спалили. Да и к нам иногда наведываются. Нажрутся своего самогона и являются права качать. Василич, правда, пока умеет с ними общий язык находить: кормит их, уговаривает. Но эта сволочь ещё себя покажет", - коммунар со злостью сплюнул на обочину дороги, а Чарнота подумал:

"А как же: "не суди, да несудимым будешь"?" - подумал, он но промолчал.

А мужик, тем временем, продолжал изливать свои обиды на местных:

286 "У нас есть очень толковый огородник. Чего он только ни выращивает. Парник соорудил, а там у него и земляника, и огурчики ранние. Так вот, в прошлом году он помидоры в парнике вырастил (он их томатами называет) и мы уже в середине июля их если. Много томатов было. Собирались в детский дом их отвезти - ребятишек побаловать. Да куда там, местная голытьба, - и он кивнул в сторону деревни, - залезла, наверное, ночью всё оборвала, поломала в темноте, а потом мы видели, как они этими томатами друг в друга кидались, как в снежки играли. Вот так! Они даже не знали, что едой бросаются", - коммунар замолчал. И было видно, как он возмущён и как ему неприятно вспоминать об уничтоженных невеждами помидорах.